Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Я месяц за месяцем откладывала деньги в картонную коробку из-под чая — на трудное путешествие к Северному Ледовитому океану, на флисовые штаны и свитер из овечьей шерсти, на особый арктический пуховик, который должен был защитить меня от ветра и снега, на меховые варежки, носки-чуни и валенки из настоящего войлока. Денег нужно было много — может быть, мне придется даже купить собачью упряжку, а может, предстоит плыть на атомном ледоколе аж к Северному полюсу — кто знает. Коробку с деньгами я засовывала в карман шубы, что висела, забытая, на крюке в коридоре. Я не знала, кому принадлежала шуба: может быть, самому хозяину этой съемной квартиры, а может, его прапрабабке, сшившей ее костяной иглой из шкуры мамонта. Шуба была пыльной и почти лысой — ее много лет точили личинки моли.

Когда в коробке накопилось достаточно денег для покупки меховых варежек, я приехала в редакцию журнала «Теплый дом» на ранней утренней электричке, включила компьютер и стала изучать, что пишут про меховые варежки на сайтах всемирного мозга. К обеду я знала о варежках гораздо больше, чем сутра, а к вечеру мне начало казаться, что я знаю о них все.

В тот день накануне сдачи номера одна из девочек-журналисток решила уволиться. Главред сидел в своем кабинете и держал на коленках кастрюльку. Взгляд у него был отсутствующий и испуганный, словно перед ним была виселица. Все сроки, данные ему на увеличение читательского спроса, вышли — и с минуты на минуту он ждал, что раздастся телефонный звонок и голос шефа в трубке прикажет ему повеситься. Сдача номера — такого же неинтересного, как и все предыдущие, — была на носу, а крысы уже бежали с тонущего корабля.

Под вечер я заглянула в кабинет главреда. Он все еще ждал звонка и испуганно смотрел в пустоту перед собой.

— Ты тоже увольняться пришла? — губы у него обиженно дрогнули.

— Нет, — прошептала я, чтобы не пугать его громкими звуками. — Можно сегодня пораньше уйти?

Главред вздохнул с облегчением и разрешил мне уйти пораньше.

Я надела плащ Элиота и, поскальзываясь, побежала к метро — мне не терпелось добраться до магазина, который — я это давно заприметила — возник недалеко от большого парка. В этом магазине можно было купить и специальный пуховик, и меховые варежки, и много всяких вещей, которые пригодились бы за Северным полярным кругом. Только валенки из войлока здесь не продавались. Не беда. В тот день главное было купить варежки.

С новенькими меховыми варежками в кармане я ехала на метро, в толпе мокрых шуб и курток. Возле вокзала, где сидел бомж-инопланетянин со своим смартфоном, мы встретились с Кузнечиком и сели в электричку. Электричка повезла нас в город Железнодорожный. В вагоне пахло сырой кожей, пролитым пивом и пародонтитом из чужих ртов.

Люди плотно притирались друг к другу плечами и спинами. Зимнюю темноту за окнами вагона прорезали огни семафоров и гудки поездов. Через полчаса мы прибыли в Железку и быстро, чтобы сэкономить двадцать минут жизни, пошли в сторону нашей съемной квартиры.

— Как ты сегодня? — спрашивала я.

— Устал, очень устал, дорогая моя Светочка, — говорил Денис.

Так бы он разулся и станцевал на проспекте, закидывая босые пятки выше головы. Так бы он сел верхом на баллистическую ракету и улетел бы к такой-то бабушке под небеса. Но усталость мешала ему быть беззаботным. Усталость была главным врагом всех людей, что бок о бок с нами шли от вокзала в свои дома, к ужину и горячему чаю. Люди слабы — они любят погреться.

У нас, словно у чаек, на ужин всегда была мороженая рыба. Иногда мы ее варили в чайнике, а иногда ели так — нам было все равно, как есть эту чертову рыбу. Деньги заводились у нас в день зарплат — и мы тотчас спускали большую их часть на оплату съемного жилища и одно пирожное — для меня.

Поздней ночью я будила Кузнечика и звала его в ванную. Теплая вода лилась на плечи, пока мужское семя исторгалось в меня. После этого на несколько секунд жизнь становилась удивительно легкой. Мы шли в постель и лежали, обнявшись и думая о том, что мы совсем одни в этом мире.

Шорохи, скрипы, чужие шаги и звуки соседских телевизоров — все стихало к ночи. Оставался только мерный шум воды в трубах — он почему-то никогда не прекращался. Ночами наша чудесная съемная квартира, как самостоятельное тело, неслась вокруг Солнца — с каждой своей трещинкой в старом паркете, со стопками книг, разбросанных по углам, с раскладушкой, где спал поэт Петров, с перегоревшей лампочкой в коридоре, с холодильником, ворчавшим в потемках, как недовольный пес, и с пыльной шубой из шкуры мамонта, в кармане которой хранилась заветная коробочка из-под чая. Бесконечный бег по орбите не прекращался ни на одну ночь.

Поэт Петров