Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

Почему так изумительно точна, так удобна для зарождения жизни эта тонкая настройка констант? Люди не мучились бы этим вопросом, знай они, что их вселенная настроена так не по чьему-то идеальному умыслу, она — лишь продукт случайной вероятности, ведь на самом деле вселенных множество — мне ли не знать об этом, — и каждая настроена по-своему: в каждой своя постоянная Планка, своя константа гравитационного взаимодействия, и у нейтрино своя масса. Любой математически непротиворечивый сплав физических законов — это новое измерение. Как любой теоретически совместимый набор ингредиентов — это новый вид борща. Так что, чертов борщ, как и вселенная, — это масштабный эксперимент.

Ежесекундно кто-нибудь экспериментировал, проверяя это измерение на прочность. Атомы мира впитывали энергию каждого эксперимента. И со дня на день масса этой энергии могла стать критической. Но мир все еще стоял на месте: здесь по-прежнему работали фондовые биржи, а люди ездили в метро. Мой эксперимент был безобидным — я просто бросила в кастрюлю огрызок яблока и кусок сыра, консервированные лягушачьи глаза и пучок сухой полыни, что был повешен в углу кухни хозяйской рукой еще в те незапамятные времена, когда в городе Железнодорожном стояло лето. В конце концов, это мой первородный бульон, особенный, — правда, без одной константы, без свеклы. Авось, что-нибудь да получится.

Ночью при свете настольной лампы я рассматривала глаз динозавра. А ведь когда-то в детстве я принимала его за бога в спичечном коробке. Камень был теплым от моей ладони. Я помнила на ощупь все его шероховатости, а узкая, как зрачок рептилии, трещинка на нем порой казалась мне разъемом для подключения к неведомому устройству, которое люди еще не придумали. Ущелья в скалах и русла пересохших рек, возможно, были такими же разъемами — шероховатости этой планеты ничтожно малы в масштабах мироздания. Но это был всего лишь камень. Наверное, все чудеса закончились. Боги не обитают в спичечных коробках. А древний австралопитек Демокрит был не прав — и атомов не существует.

До конца недели мы с Кузнечиком и поэтом ели гороховый суп с тушенкой и называли его борщом.

Квантовый индетерминизм

Главред ждал, что я с минуты на минуту сдам ему статью. Но я про статью забыла. «Индийский, Тихий, Атлантический, Северный Ледовитый», — повторяла я про себя. Всемирный мозг показал мне множество фотографий — и на всех были океаны. Волны, как свет, созданы из частиц. И все же невозможно было угадать, в какой момент эти частицы проявят свойства волны, а в какой — корпускулы. Элементарные частицы непрогнозируемы. Лишь в макромасштабах создается иллюзия предсказуемости. Но даже если весь этот масштабный эксперимент — случайность, и никто не задумывал Жуков с надкрыльями цвета речного ила, долгую зиму в городе Железнодорожном, Луну в 384 467 километрах от Земли и Кузнечика, который и не представлял, каково это — лететь вдоль береговой линии Океана, кто-то же должен был задумать генератор случайности. Задумать генератор — и устраниться: иначе зачем создавать миры, которые функционируют сами по себе? В темном кинотеатре не только никто не монтировал фильм, в нем уже и самого зрителя не было.

Но люди, биологический материал с квантами сознания, не могли смириться с тем, что промысла не существует, и начали менять этот мир сами — они придумали трансатлантические лайнеры, ледоколы в арктических льдах, сваи, вбитые в вечную мерзлоту. Вот-вот они придумают и искусственный разум — все ради того, чтобы догнать творца где-нибудь там, за далекими горизонтами, и поговорить с ним на равных. Но от творца осталась только тень в мертвых деревьях. И еще кое-что — квантовый индетерминизм, равный случайности, а значит, равный безграничным возможностям.

Из множества возможных измерений я выбрала то, в котором был Кузнечик — тот самый, что когда-то, стоя у замерзшего окна в финском доме на Юршоре и делая для отца вид, что читает учебник математики, тоже выбрал из множества возможных вариантов один — бежать на Таймыр, к нганасанам. Конечно, он был не дурак, мой Кузнечик, — он рассмотрел перед этим пять или шесть различных вариантов судьбы — можно было стать шахтером и время от времени встречать в забое древних подземных духов, а можно — археологом, как Индиана Джонс, или лететь над южным морем в дирижабле, или ловить акул, а не просто налимов, или храбро сражаться с индейцами. Но на Юршоре индейцев не было. Были только ненцы. А ненцы — смирные, ездят на оленьих упряжках и носят замызганные малицы. Чего с ними сражаться?

За два дня до начала весны Кузнечик собрал тормозок из колбасы и черного хлеба, и на ночь спрятал его под кроватью. А утром оделся, взял ранец — будто в школу отправляется — и ушел из дома. Только в ранце не учебники были, а тормозок, компас, топор и веревка.