Жуки с надкрыльями цвета речного ила летят за глазом динозавра

В тот день с неба посыпались тяжелые, как ранетки, хлопья снега и завалили территорию бывшей Империи от Киева до Уральских гор. Во дворе, под балконом нашей съемной квартиры, две старухи палками пытались снять с дерева жалобно мяукавшего кота. А на другом континенте, в Америке, в руках какого-то темнокожего старика вдруг появилась пробирка со стиральным порошком. И старик показал ее всему миру. Он ругался и жаловался, что маклауды хотят отравить всю Америку с помощью стирального порошка. Нужно отправить самолеты и солдат в Персидский залив и конфисковать весь тамошний стиральный порошок и нефть. Но самолеты и солдаты только разозлили бородатых маклаудов, спящих под землей, — и они полезли, как созревшие цикады, из всех щелей в почве, устроили себе гнездо где-то в Персидском заливе и объявили войну всем безбородым в этом измерении.

Тогда-то поэт Петров и начал отращивать бороду.

Меня природа лишила возможности приспособиться к изменившейся среде — но я и не огорчалась по поводу того, что щеки у меня, как и прежде, гладкие, и плащ все тот же — с плеча метрового Элиота. Я решила ничего менять в своей жизни — по выходным ходила к памятнику дедушке Ленину и иногда на железнодорожную станцию — посмотреть, как проносится поезд на Нижний.

Строго по расписанию поезд взвихрил снежную пыль на перроне и исчез за горизонтом.

— Этот поезд метафизичен, — вдруг услышала я за спиной голос поэта Петрова. Он стоял на перроне и ждал свою вечернюю электричку — совершенно случайно ждал он ее у меня за спиной.

— Почему?

— Никто не знает, откуда он прибыл и куда направляется.

— Прибыл оттуда, — кивнула я в сторону Города на холмах в междуречье Оки и Волги, — а направляется туда, — указала я на горизонт, за которым скрывался губернский город бывшей Империи.

— Нет доказательной базы, чтобы это утверждать наверняка. Он проносится перед нами мгновенье и исчезает в неизвестном направлении. Может быть, в это самое мгновение кто-то убивает машиниста. С чего мы должны верить, что поезд пойдет именно в заданном направлении?

Поэт загадочно кивнул, внимательно рассмотрел свои ботинки, а потом сел на электричку и уехал.

— Почему ты не отращиваешь бороду? — спросила я Кузнечика, когда вернулась в нашу съемную квартиру.

— Ты хочешь, чтобы у меня была борода?

Он недооценивал масштабы того, что зрело в этом измерении. Но как только я объяснила, Кузнечик рассмеялся.

— Борода никому не поможет.

— А что поможет?

Он задумчиво потер подбородок и предположил:

— Военные корабли и пехота.

С этим нельзя было поспорить: в этом измерении, самом странном из всех, в любую секунду могли материализоваться из атомов кислорода и армия, и флот, и космический корабль, готовый полететь к Марсу.

Поэт Петров вернулся со смены следующим утром, когда мы с Денисом надевали теплую одежду, чтобы отправиться в Город на холмах в междуречье Оки и Волги — ведь выходные закончились.

— Борода от маклаудов не спасет, — шепнула я поэту.

Петров кивнул с печальной улыбкой и пошел спать на раскладушке.

Саша Петров бодрствовал, когда другие спали, а спал, когда другие вкалывали в Городе на холмах в междуречье Оки и Волги. Но не потому, что был поэтом. Просто он работал ночным кладовщиком на складе мобильных телефонов, по графику ночь через двое суток. Поэт приходил со смены, ел еду — макароны с тушенкой и чай, разбавленный коньяком, — и укладывался высыпаться. Коньяк был его лекарством от грусти.

На рынке у железнодорожной станции Саша Петров пополнял запасы тушенки и бесплатных газет. Газетами, где была одна сплошная реклама, он разживался у мальчишки, который раздавал их возле рынка. Забирал все до единой. А вечером снова отправлялся слоняться по городу. В сквере на скамейках пили пиво подростки. В баре «Визит» на улице Новой гремела музыка и веселились так называемые поэтом Петровым барбудосы — местные бандиты. Иногда, подгуляв, барбудосы шли в народ — заходили в продуктовый магазин, который по склонности граждан бывшей Империи к алогичности назывался «Магазин-мелодия». Очередь из простых смертных перед ними расступалась. Продавщицы с каменными лицами отпускали им водку и сыр «Охотничий». Саша смиренно смотрел вниз. А когда уходили барбудосы, покупал гречку, коньяк и чекушку — для стратегического запаса.

К тому времени, когда приезжали мы, остроумие уже возвращалось к Петрову, глаза блестели блоковской поволокой. Мы вместе смотрели телевизор, и поэт с Кузнечиком мечтали, как заработают миллион, прославятся и будут каждый день есть пельмени. Вдруг поэт замолкал и, покачиваясь, погружался в себя на целых две минуты. А после поднимал указательный палец и говорил что-нибудь значительное. Однажды он сказал:

— Зато я знаю место, где в этой квартире можно повеситься!