Жулье. Золото красных. Выездной

— Вы человек не импульсивный, как мы, южане… сделка обоюдовыгодная, уверен мы поймем друг друга.

— Надеюсь! — Ребров протянул руку. Мадзони исчез также стремительно, как явился. Внизу взревел мощный двигатель, «мазератти» и два мотоцикла исчезли.

Прием на вилле Мадзони был в разгаре. Ребров и хозяин виллы с бокалами шампанского стояли на открытой веранде.

— Вы напрасно упираетесь, — увещевал Мадзони. — Цулко вам рассказал об условиях?..

— Условиях? — Ребров поставил бокал на поднос лакею, явно не понимая смысла сказанного Мадзони.

— Не сказал… Я вижу, — глаза Мадзони заледенели, — сеньор Цулко полагает, что если не держать вас в курсе, то ему достанется все или большая часть… Недальновидно! Между нами, Цулко — без головы… Мадзони пригубил шампанское, — вам пятьдесят процентов, сеньор Ребров… сколько отдать Цулко, — «и, наверх» хотел высказать свою осведомленность в российских делах банкир, но решил промолчать, — решите сами.

— Не понимаю, — Ребров искренне недоумевал.

Мадзони вывел его на веранду, внизу благоухали розы, терпкий, напоенный ароматами садов ветер едва шевелил волосы:

— Понимаете, сеньор Ребров, я уверен… поверьте пятьдесят — это очень высокий процент.

Ребров пробрался сквозь толпу подвыпивших гостей и шикарных женщин в вечерних платьях. Мадзони догнал его у выхода, задержал, взяв за локоть:

— Все в порядке?

— Незабываемый вечер, — и шутя, и всерьез оценил прием Ребров, поклонился и вышел. Вслед невольному нарушителю договоренности с Холиным смотрели три пары глаз: Мадзони и двое юношей в мотоциклетных шлемах.

Сановник пил чай из подстаканника с ракетами и ГЭС и хрустел баранками. Напротив, с неизменным кофром, устроился Седой. Сановник размешивал сахар, ложечка пронзительно стучала по стеклу — никто не говорил Сановнику, что это неприлично, да его и не интересовали бредовые условности.

— Золото!.. — Сановник отпил чай. — Двадцать ящиков… в этом, кивнул на кофр, — не перевезешь. — Сановник поднял трубку «вертушки» ожил телефон под гербом в кабинете предправления:

— День добрый! — Сановник не представился, должны узнавать по голосу, а не узнают… тем хуже. — Что там ваш Ребров? Тормозит дело. Перебросить товар? — Сановник кивнул на Седого, тот разжал рот:

— Хоть завтра!

— Хоть завтра, — уже без подъема повторил Сановник. — Все уперлось в Реброва.

Мастодонт нервничал: всего месяц с небольшим и уже подставляет… эх, Ребров, просил же не копай, живи спокойно…

— Я разберусь, — заверил Сановника.

Ребров вечерами бегал по близлежащему парку в теннисных шортах с лентой-перевязкой на волосах, бежал и сейчас по пустынной аллее. Сзади раздался рев мотоциклетного мотора. Ребров обернулся и увидел несущийся навстречу серебряный «судзуки», попытался ринутся вперед, но… прямо на него с включенной фарой наезжал второй мотоцикл. Обе машины резко затормозили в двух шагах от Реброва каждая, сухая земля брызнула из-под колес. Ребров замер в центре «коробочки» из двух мотоциклов и густых кустов по бокам. Двое тренированных парней соскочили с мотоциклов, не снимая шлемов, и начали сходится, чуть расставив руки. Били долго, обстоятельно, не торопясь и ничего не опасаясь: уезжая, сыпанули песка в рот окровавленному распластанному человеку.

…Ребров не помнил, как добрался до дома и тут… позвонил Мастодонт. Ребров слушал его далекий рев и рассматривал лицо в зеркале: из рассеченной губы на белоснежные шорты «шлезинджер» падали красные капли и расплывались бесформенными пятнами на ткани.

Трубка ревела голосом Мастодонта. Ребров вытянул ноги, время от времени ощупывал ссадины и грязные с налипшей землей раны, опасаясь переломов.

— Запомни! — последнее, что взрычал Мастодонт. — Чтоб завтра же… связь оборвалась.

Прошло не более десяти минут… и телефон снова ожил… голос Мадзони шептал, оглаживая как ветерок из садов, окружающих банкира:

— Che cosa? Что случилось, сеньор Ребров? Вы после приема не позвонили? Вас никто не обидел? Отлично. Кстати, я послал вам презент… у вас в почтовом ящике. До встречи, сеньор Ребров!

Избитый с трудом извлек из почтового ящика конверт, разрезал, вынул пластинку, поставил на толстый диск проигрывателя. Переворачивающий душу баритон пел:…Que sera sera…

Из разболтанного «москвича», с заляпанными грязью номерами выбрался длиннорукий парень с детскими чертами и неожиданно широкими мужскими плечами: правая, обветренная, цвета вареных раков ручища с татуировкой КЕНТ — когда… надо терпеть — сжимала защитного цвета торбу, левая фибровый чемоданчик. Парень, не оглядываясь, вошел в подъезд дома Холиных, поднялся на лифте.

Со скрежетом закрыл забранную панцирным плетением шахтовую камеру. На пустой площадке никого. Четыре квартиры, три бронированные двери, обитые дерматином. Парень вынул связку ключей, и с третьей попытки открыл верхний трехстержневой дверной запор. Чемоданчик лежал на метлахской плитке площадки, бок его алел выведенными суриком буквами Мосгаз, рядом с чемоданчиком лежали разводной ключ и два гаечных.