Жвачка и спагетти

— Тарчинини, я воображал, что только в Америке умеют жить, что счастье, цель существования состоит в том, чтоб быть первым, чтоб побеждать, побеждать всех, и что человек стоит столько, сколько его счет в банке. Я считал, что великий народ тот, который имеет больше долларов, заводов, пшеницы, сырья…

Тарчинини, улыбаясь, заметил:

— Вы спутали величие с силой!

— Я много еще чего путал! Но сегодня ночью, только сегодня ночью мне открылось, что есть иное счастье, кроме American way of life[24], очень древнее счастье, которому нас не учили и которое вы знаете от века…

— А именно?

— А именно, что надо не хвататься за время, а пренебрегать им… плыть по течению дней, радоваться солнцу и молодости. В Бостоне, если я прогуливаюсь ночью, все фараоны моего квартала отдают мне честь, потому что боятся моего влияния на их карьеру, потому что уважают, ни разу не видев пьяным, ибо они знают о моей помолвке с дочерью М.Д.О. Пирсона, который стоит чертову пропасть миллионов долларов! А сегодня ночью я чуть не подрался с фараоном, я, Сайрус А. Вильям Лекок, с бутылкой граппы в руке против его револьвера, в кабаке, где я напился с хозяином, которого видел впервые в жизни!

— Потрясающе!

— Погодите! Еще сегодня ночью я познакомился с девушкой, которую, естественно, зовут Джульеттой, у которой глаза, каких я никогда не видал в Америке, и походка богини, восходящей на Олимп! И еще сегодня ночью я видел босого старикана в ночной рубашке, который кричал: «Viva il Duce!»

— Ну, это он, пожалуй, несколько отстал от времени, а?

— Нет, Тарчинини, просто он отрицал время! Он любил Дуче и, наплевав на историю, остался с ним! И вы думаете, я такой идиот, чтобы уехать из города, где привратница, к которой обращаешься за справкой, отвечает, что ты красавец! Город, где отчаявшаяся влюбленная уходит топиться и приходит домой, думая о глупостях! Тарчинини, я скажу вам кое-что очень важное: у вас даже смерть походит на шутку! Я был прав, Христофор Колумб — злодей!

Комиссар вынул из кармана платок и вытер глаза. У Сайруса А. Вильяма перехватило дух.

— Что с вами? Вы плачете?

— От радости, синьор, от радости! Теперь я знаю, что вы любите Верону!

— Тарчинини, хотите сделать мне приятное?

— Если это в моих силах.

— Зовите меня Билл.

— Ладно, но почему Билл?

— Раз уж я не могу зваться Ромео! А зовусь Вильям, уменьшительное — Билл… Хватит смешить Верону именем Сайрус.

— Идет, а вы будете звать меня Ромео?

— Договорились!

— А теперь, Билл, что, если вы мне расскажете о визите к Маттеини?

Когда Лекок закончил свой рассказ и изложил эпизод с фотографией, опознанной клиентом, комиссар заключил:

— Прекрасно! Я думаю, мы близки к цели, Билл. Ложь Маттеини указывает на него как на виновного, которого мы ищем. Не скрою, это меня несколько озадачивает, потому что непонятно, при чем тут Ланзолини и Мика. Трудно предположить, что Маттеини убил Эуженио Росси с единственной целью дать возможность своему служащему крутить любовь с его женой и что этот служащий отблагодарил его за услугу, уволившись с работы. Ну да что зря ломать голову, один только Маттеини может дать нам необходимые сведения. Пойдем к нему часов в восемь, к закрытию: так нам будет удобнее с ним поговорить. А пока давайте посидим часок-другой на террасе «Академии».

— Простите, Ромео, я лучше потом зайду туда за вами…

— А!

— Я… я хочу видеть ее… до завтра так долго ждать!

* * *

В семь часов, когда закрывалось заведение Маджина и Хольпса, служащие обоего пола заполняли виколо Сорте шумной смеющейся толпой. Сайрус А. Вильям испугался было, что пропустит Джульетту в такой сутолоке. Но в Вероне влюбленные находятся под особым покровительством небес, и непонятным для него образом Джульетту вынесло людской волной прямо к нему. Она смутилась:

— Но… мы ведь только завтра должны были…

— Знаю, Джульетта, но я не мог дождаться… Мне хотелось увидеть вас как можно скорее… сейчас же…

Скрывая смущение, она пошла вперед, и Лекок двинулся рядом, что как будто не вызвало ее недовольства.

— Я должна была бы рассердиться, синьор…

— Это было бы дурно с вашей стороны!

— А хорошо ли с моей стороны прогуливаться с вами, как будто мы жених и невеста?

— А почему бы нам вскорости не стать ими? — сорвалось у него невольно.

Он тут же побледнел при мысли о Валерии и о своем легкомыслии. Не подозревая о внутренней драме, парализовавшей ее спутника, Джульетта приписала его смущение лестным для себя причинам и только пробормотала, полусмеясь, полусердясь:

— Быстро же у вас в Америке все происходит, синьор, очень уж быстро по нашим понятиям…

— Я… я прошу у вас прощения…

Она не знала, что слова эти адресованы не ей, а Валерии.

И не дав друг другу слова, они дошли до скамьи у гробницы Джульетты и уселись там, как будто это стало уже привычным. Девушка коснулась руки Сайруса А. Вильяма:

— А чего вы, собственно, хотите, синьор?

— Мне хорошо с вами…

— Это очень мило… Но это все-таки не ответ! Во-первых, вы правда американец?

— Вы мне не верите? Смотрите!