Жвачка и спагетти

— Когда-то, наверно, это было недурное местечко… Оно, несомненно, принадлежало раньше какому-нибудь фашисту, а потом Маттеини его купил… вот только дочери не под силу содержать все в порядке.

Яростный лай собаки раздался в ответ на звон колокольчика, за веревку которого комиссар дернул с величайшими предосторожностями, боясь, как бы она не осталась у него в руках. Собака, по-видимому где-то привязанная, бесновалась, и лай ее перешел в малоприятный хрип. Сайрус А. Вильям вздохнул:

— Надеюсь, никто не выпустит это животное, так громко о себе заявляющее…

— Как, Билл, неужели гражданин города Бостона доступен страху?

— О, не то чтоб я боялся, Ромео, но мне вовсе не улыбается удирать со всех ног, рискуя вернуться в Верону в санитарной карете!

Наконец окно, которого им не было видно, открылось, и властный голос приказал:

— Тихо, Ганнибал!

Рычание оборвалось. Ганнибал неохотно принимал предписанное ему перемирие. Тот же голос осведомился:

— Тут кто-нибудь есть?

— Синьора Гринда?

Сайрус А. Вильям не мог надивиться итальянским обычаям. В США, если в дверь звонят, на звонок открывают. Здесь же завязывался вступительный диалог между собеседниками, не видящими друг друга и зачастую незнакомыми.

— Сейчас иду!

Это обещание, казалось, вполне удовлетворило Тарчинини, тогда как Ганнибал полнейшим своим молчанием давал понять, что снисходит до мира и, выполнив свой долг, совершенно не интересуется дальнейшим развитием событий. Хотя было уже четыре часа, синьора Гринда, по-видимому, выполняла свои домашние обязанности в виде, не предназначенном для обозрения, так как появилась на крыльце, застегивая корсаж. Она оказалась крепкой женщиной, высокой, широкоплечей, с расплывшимся лицом. Густые брови напоминали о волосатости ее отца. У нее были красивые глаза и улыбка, молодившая ее. Как и перед каждой женщиной, Ромео принялся выделывать поклоны, реверансы и прочие фокусы, так раздражавшие американца.

— La signora Grinda?

Та прыснула, сделала реверанс и пропела:

— In che posso servivi?[25]

Комиссар заверил, что в данный момент он не знает для себя большего счастья, чем возможность побеседовать с сеньорой. Сайрус А. Вильям не вынимал рук из карманов и испытывал непреодолимое желание выложить им свое особое мнение, но сдерживался, боясь повредить делу, ради которого они пришли.

Решетка с жалобным скрипом отворилась, Тарчинини и Лекок вошли в дом вслед за хозяйкой. Походка синьоры Гринда напомнила американцу Джульетту; это наполнило его грустью и заставило выплюнуть резинку, которую он только что с удовольствием жевал.

Введя их в маленькую гостиную, синьора Гринда поспешила отворять ставни, и солнце осветило комнату, украшенную подделками под греческие и римские древности. На стене хромолитография в золотой рамке представляла Цезаря, падающего под кинжалом Брута. Эта сцена убийства вернула Сайруса А. Вильяма к действительности, а Тарчинини представился:

— Ромео Тарчинини, комиссар полиции… и синьор Лекок, американец, который, посетив Верону, удостоил меня своей драгоценной помощи в том деле, что я сейчас расследую.

Как это бывает всегда и на всех широтах, услышав, кто такие ее гости, Мария Гринда встревожилась:

— Из полиции? Пьетро сделал какую-нибудь глупость?

— Не в наших правилах, синьора, утруждать себя из-за глупости… Где сейчас ваш сын?

Лицо ее сразу застыло; она развела руками:

— Не знаю… шляется где-нибудь по Сан Джованни… а может, поехал в Верону искать работу…

— Мы получили не очень лестные отзывы о Пьетро Гринда…

Она печально кивнула.

— Так я и знала… И все же я-то его хорошо знаю и могу вас заверить, что в сущности он неплохой… Просто у него дурь в голове. Мечтает разбогатеть одним махом, не слишком утруждаясь… Чего же вы хотите? Я его растила одна. Отец погиб, когда Пьетро был совсем маленьким… Моя мать потакала всем его капризам. А мой отец ничем мне не помогал, только о себе и думал… Купил мне после войны этот дом, где я зарабатываю шитьем. А больше нами не занимался.

— Почему?

— Папа — странный человек… с необычными взглядами… к тому же эгоист. Он очень любил маму, и когда она умерла, стал еще более угрюмым и замкнутым… выходки Пьетро злили его. Они поссорились… Я напрасно пыталась их мирить. Тут ничего нельзя было поделать. Пьетро недостаточно уважительно относился к моему отцу, а тот отказывал ему во всяком снисхождении…

— Ваш сын не видался с дедом?

— Очень давно.

— А мне говорили, что он был у него месяца два-три назад?

— А, да! В то время Пьетро вбил себе в голову, что ему надо отправиться в Нью-Йорк и там он непременно разбогатеет. Он пошел просить денег у моего отца… и ничего не получил.

— Ваш отец богат?

— Его парикмахерская приносит хороший доход.

— А что же он вам не помогает?

— Не знаю.

— И вы с ним не видитесь?

— Нет.

— Почему же?

— Потому, что мне не нравится его образ жизни.

— А именно?

— Это касается только моего отца…

Следователи недоуменно переглянулись. Поскольку дело было в Италии, Сайрус А. Вильям спросил наудачу:

— Вы намекаете на его любовницу?

— А, так вы знаете?

Тарчинини одобрительно подмигнул своему другу.