Жженый сахар

Я резко сажусь на постели, услышав какой-то пронзительный звук. Он донесся из студии.

Открыв дверь, я вижу рассыпавшиеся по полу осколки стакана с водой, который оставила маме на ночь. Осколки поблескивают в свете пламени. Мама сидит, точно ведьма, зачарованная маленьким костерком, горящим в мусорной корзине. Где она раздобыла спички или зажигалку? Дилип подходит и встает рядом со мной. Мы вместе смотрим, как мама бросает в огонь смятые листы бумаги. Бросает сосредоточенно и методично. Ждет, когда загорится один, и только потом берется за другой. Она нас не видит, не замечает. Мой взгляд скользит по разбросанным записным книжкам с выдранными страницами, по клочкам разорванных рисунков. Я стою, будто парализованная, завороженная светом огня в темной комнате, всей этой сценой, словно вышедшей из кошмарного сна.

Я вижу, как в пламени вырисовывается фигура, очертания танцующего божества, и во мне нарастает какой-то дикий, первобытный ужас. Мама смеется и выливает в корзину содержимое большого бокала. Пламя взмывает ввысь, фонтан огня бьет в потолок. Жар в лицо — как пощечина. Я отворачиваюсь, на секунду зажмурившись. Обрывки горящей бумаги летят из корзины — пепел и белые клочья, обугленные по краям, — и сыплются на пол. Мама наклоняется еще ниже, подол ее платья горит, но она этого не замечает, и мы обе испуганно вздрагиваем, когда включается свет и на нее выливается ведро воды.

Мама моргает, растерянная, мокрая и обожженная. Ее намокшее платье становится почти прозрачным и липнет к телу, я вижу красные волдыри у нее на руках. Она дрожит, как в ознобе, и обнимает себя за плечи.

Сколько времени я здесь пробыла? Акриловый пол, имитирующий паркетную доску, местами расплавился, спекся в дымящиеся лужи пластика. Я кашляю, и Дилип открывает окно. Я сижу на полу и смотрю на него снизу вверх. С такого ракурса его плечи кажутся прямо-таки богатырскими.

Я помогаю маме переодеться в сухой халат, старательно отводя взгляд от волдырей у нее на пальцах. Мы укладываем ее спать на диване в гостиной. Диван обит кожей, и простыня скользит, но других спальных мест у нас нет. Мы с Дилипом молча смотрим, как мама лежит, свернувшись калачиком. В ту ночь мы еще долго не можем заснуть. Пятна света на потолке нашей спальни несутся, как взбудораженные облака.

На следующий день я без слов отвожу маму домой, не слушая Дилипа, который требует вызвать врача. Меня не волнует, что она может себе навредить. Пусть делает что хочет, но у себя дома. Она хотела уничтожить мои рисунки и таки уничтожила. Годы работы, подготовительные эскизы, некоторые — десятилетней давности и даже больше, — все исчезло в одночасье. Все мои зарисовки, все воспоминания, закрепленные в образах, запись мгновений из жизни, по сути — мое становление, когда я заново создавала себя как отдельную единицу. Отдельную от нее. Возможно, она замышляла и нечто большее. Возможно, она собиралась разрушить мой нынешний дом, мой супружеский дом, где я могу спрятаться от нее. Единственное место, где ей меня не достать. Может быть, она надеялась сжечь мой брак. Испепелить мою жизнь.

Разбираться с последствиями пожара нам придется еще долго. Маляр заломил запредельную цену, чтобы забелить пятно сажи на потолке. Пол надо будет менять целиком. В течение двух недель в студию не войти: это закрытая для посещения опасная зона, где копится пыль, едкие испарения химикатов и хаос. Все мои уцелевшие вещи временно переехали в гостиную, разложены по коробкам, стоят в углу. Мы оба прекрасно осознаем, что ничего этого не случилось бы, если бы я сразу освободила комнату.

Я просыпаюсь в бледном, туманном свете и вижу, что все коробки открыты. Мои рисунки раскиданы по всей комнате. Где-то стопками, где-то отдельными листами. Лицо на портретах выставлено напоказ — такое ранимое и беззащитное перед всеми стихиями, — одно и то же лицо, но с едва уловимыми различиями, оно повторяется, как бесконечное зримое заикание, окружившее Дилипа со всех сторон.

— Ты говорила, что фотография давно потерялась.

Мой взгляд прикован к рисункам. Я уже очень давно не видела их сразу все вместе, вплотную друг к другу. Я слышу, что Дилип что-то говорит, но смысл его слов до меня не доходит.

Он повторяет:

— Ты говорила, что фотография давно потерялась.

Я подхожу к нему ближе. У него на ладони лежит фотография с загнутым уголком. Я отступаю на пару шагов.

— Почему ты мне соврала?

У меня пересохло во рту после ночи.

— Зачем было врать? Кто он такой?

Я пытаюсь сглотнуть слюну.

— Я в последний раз спрашиваю. Кто он такой?

— Я нашла фотографию. — Я слышу собственный голос словно издалека. — В ее вещах.

— Нашла? Или сама сделала снимок?

— Нашла.

— Антара, кто это?

— Никто. Мне — никто. Это мамин знакомый. — Я стою, вся поникшая. — Ее бывший любовник.

1989

Я поняла, что сегодняшней ночью произойдет что-то странное, как только мама влетела в комнату, где я жила с Кали Матой. У мамы на лице наливались багровые синяки. Дверь с грохотом захлопнулась у нее за спиной.

— Просыпайся, — сказала мама.