Жженый сахар

Он убирает какую-то соринку из уголка моего глаза и целует меня. Его слюна всегда отдает металлическим привкусом. Я царапаю темные складки у него на локтях. У него очень жесткая, плотная кожа.

Мы с Резой спим уже несколько месяцев. Мы никогда это не обсуждаем, но спим регулярно. Реза не признает никаких предварительных ласк. Когда он в меня входит, мне всегда больно. Мы целуемся, чтобы заглушить хрипы у меня в горле.

Помнится, я удивилась, когда Реза нас бросил. Удивилась тому, как глубоко мы вобрали его в себя и как он потом испарился, не оставив следа. Может быть, его не было вовсе? Может быть, мы его просто придумали? Неужели такое возможно, чтобы человек занимал собой каждый миг твоей жизни, а затем так всецело исчез?

Я искала следы, но их не было. Неужели у нас не осталось ни одной его фотографии? Мы с мамой не слишком любили фотографироваться, но у нас все-таки были какие-то фотографии. И вот тогда я поняла, что он всегда был за камерой и снимал все, что видел, но мы никогда не снимали его самого.

Когда он исчезает во второй раз, в Бомбее, через четыре года после нашей случайной встречи на открытии выставки, я вовсе не удивляюсь.

Надо быть совсем дурой, чтобы удивиться.

Я ношу в себе грусть и уныние, но недолго. О моей грусти никто не знает.

Я возвращаюсь в Пуну без диплома колледжа. Занимаюсь странными арт-проектами, которые беспокоят мою семью. В первый год после возвращения я работаю над скульптурой из засушенной кожуры манго, законсервированной в формалине. На ней я печатаю копии банкнот в сто рупий. В качестве сопроводительных материалов снимаю видеоролик, в котором я чищу манго и съедаю их в один присест. Вся работа идет насмарку из-за ошибки при смешивании химических растворителей. У меня на руках появляется сыпь и не проходит почти два месяца.

* * *

Когда я заканчиваю свой рассказ, мама прижимает руки к груди, словно пытается прикрыть рану. Почему-то мне становится легче. Словно гора падает с плеч. У меня громко урчит в животе.

— Это все? — спрашивает она. — Я тебя предупреждаю: мне надо знать все. Иначе я расскажу Дилипу, что ты за человек и что означают твои рисунки. Я всегда знала, что мой ребенок сломает мне жизнь. Ты сломаешь мне жизнь.

У меня в груди нарастает тревога, сердце бьется о ребра, как о прутья клетки. Но я сама словно парализована. Захвачена в застывшем мгновении. Мама дышит сбивчиво и учащенно, у нее по лицу течет пот. В комнате невыносимо жарко.

— Скажи что-нибудь, сучка, — говорит мама. — Или ты вдруг онемела? — Ее голос срывается всхлипом, и вот она уже плачет, закрыв руками лицо.

Я смотрю на нее. Как она вошла ко мне в спальню? Обычно я запираю дверь. Почему я сегодня так крепко спала и не слышала, как ушел Дилип? Почему он не запер меня, уходя? Почему я никак не избавляюсь от своей мании накопительства, от своего скопидомства по отношению к вещам и людям?

Зачем я пригласила ее к себе в дом, если мне хочется лишь одного: никогда больше ее не видеть? Почему я не сказала Дилипу правду, когда мне представился случай? Почему я не выбросила фотографию? Мне казалось, что я ее выбросила. Я была совершенно уверена, что избавилась от нее сразу после того разговора с Дилипом. Или я лишь подержала ее в руках и бездумно убрала обратно в коробку? Неужели мне так тяжело с ней расстаться?

Даже если Дилип все узнает, что с того? У нас скоро будет ребенок. Бояться мне нечего. Я в безопасности. Материнство — самое безопасное из всех известных мне состояний. Наша семья — моя крепость.

Но отношения между людьми — очень хрупкая вещь. Я вспоминаю, как муж каждый вечер сидит за столом, прямо напротив меня, и разочарованно хмурится, наблюдая через отражение в зеркале, как я ем мясо.

Я представляю, что будет, если Дилип узнает, что я каждый день пристально вглядываюсь в лицо другого мужчины: человека, которого я любила, пусть даже сперва он любил мою мать. У Дилипа просто не будет выбора.

И мама тоже могла бы быть великодушнее. Могла бы проявить чуть больше сочувствия к дочери, которая столько всего от нее натерпелась, но все равно продолжает о ней заботиться. Я ей все рассказала. Разве этого мало? Я рассказала ей все без утайки, поделилась с ней тайной, которой не делилась больше ни с кем. Никогда. И она все равно мне угрожает. Угрожает разрушить мой брак. В моем собственном доме. Сидя на моей супружеской кровати. В присутствии моего еще нерожденного ребенка.

Я смотрю на свои руки. Они дрожат.

Где-то снаружи грохочет отбойный молоток. Звук врывается в комнату, как рой рассерженных пчел. Мне хочется либо закрыть окно, либо выброситься из окна. Я просто сижу, погружаясь все глубже и глубже в свои мрачные мысли. Все вокруг замедляется, даже грохот отбойного молотка отодвигается куда-то вдаль. Если выброситься из окна, я потеряю все. И себя, и своего ребенка. Мама по-прежнему плачет. А что, если столкнуть ее из окна?

Я открываю рот, шумно втягиваю в себя воздух. Я в безопасности.

— Как ты могла? — шепчет она сквозь слезы.