ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Тайна матери остается одной из главных загадок духов­ной биографии Толстого. Образ матери занимал в его душе необъятное место. Создается впечатление, что он как бы «увлажнял» рационализм толстовского понимания рели­гии, которое сводилось к простой мысли: всё, что находит­ся за пределами нашего разума, для нас не существует. Сле­довательно, какой смысл это обсуждать, а тем более слепо в это верить? Если наш разум не способен постичь загробную жизнь с ее адом и раем, то и нечего о них рассуждать! Есть более умопостигаемые вещи — добро, любовь, помощь лю­дям.

Но в отношении матери он делал исключение. Доста­точно и того, что он обращался с молитвой к мертвому че­ловеку и верил, что это ему помогает. В старости он отно­сился к Марии Николаевне, как совершеннейший ребенок. «Не могу без слез говорить о матери», — пишет в дневнике. «Нынче утром обхожу сад и, как всегда, вспоминаю о мате­ри, о "маменьке", которую я совсем не помню, но которая остается для меня святым идеалом».

Десятого марта 1906 года он пишет: «Целый день ту­пое, тоскливое состояние. К вечеру состояние это перешло в умиление — желание ласки — любви. Хотелось, как в дет­стве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и уми­ленно плакать, и быть утешаемым. Но кто такое существо, к которому бы я мог прильнуть так? Перебираю всех лю­бимых мною людей — ни один не годится. К кому же при­льнуть? Сделаться маленьким и к матери, как я представ­ляю ее себе. Да, да, маменька, которую я никогда не называл еще, не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви, но не холодной, божеской, а земной, теп­лой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа. Ты, маменька, ты приласкай меня. Всё это безумно, но всё это правда...»

Мария Николаевна потеряла мать и стала полусиро­той, когда ей было два года. То же случилось и с ее сыном Львом. Словно предчувствуя, что Лев — ее последний сын, она называла его «топ petit Benjamin[6]» (это прозвище Тол­стой сохранил для главного героя «Детства»). Вениамин по- древнееврейски означает «везунчик, счастливчик». В то же время по Библии Вениамин был сыном Иакова, жена ко­торого Рахиль умерла при родах этого мальчика, назвав его Бенони — «сын боли». Толстой любил вспоминать, что вто­рым любимчиком матери после Коко оказался он, млад­ший.

Непонятно, почему дневник матери был обретен Толс­тым так поздно, только в 1903 году, спустя 70 с лишним лет после ее смерти. Вероятно, он просто не знал о его сущест­вовании. Но показательно, что эти тетради вместе с дру­гими бумагами Марии Николаевны... валялись на чердаке дворни, а выбросил их туда, не придав им никакого значе­ния, сын Толстого Лев Львович, переустраивая северный флигель для себя и своей молодой шведской жены Доры. И только Софья Андреевна обратила внимание на эти тет­ради. Она и показала их мужу.

Его отношение к ним тоже не вполне понятно. Спустя всего два месяца после обретения этих бумаг часть их Тол­стой отправил в Публичную библиотеку Санкт-Петербур­га, не оговорив условия хранения. Другую часть — письма, «Журнал поведения Николеньки» и окончательный текст дневника — он оставил у себя, потому что в это время по просьбе своего биографа Павла Ивановича Бирюкова ра­ботал над «Воспоминаниями». Но в самом начале «Воспо­минаний» Толстой пишет, что реальный образ матери не то чтобы совсем его не интересовал, но не являлся главным в его представлениях о ней. Он пишет, что не может вообра­зить себе ее «как реальное физическое существо» и «отчас­ти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик, и всё, что я знаю о ней, всё пре­красно...».

Судя по тому, что нам известно о Марии Николаевне, в ее жизни действительно почти не было темных пятен. Но и духовным идеалом она не была. Скорее можно сказать, что она (возможно, по причине некрасивой внешности) преус­пела в умственном и художественном развитии. Но это не­достаточный повод, чтобы молиться на нее. В остальном же Мария Николаевна была обычной барышней своего време­ни. Чего стоит ее романтическая дружба с француженкой Луизой Гениссьен, в которую вылилась «ее женская пот­ребность любви», как осторожно пишет С. Л. Толстой. Эта дружба закончилась скандалом, потому что после смер­ти отца Мария Николаевна пожелала устроить семейное счастье сестры своей подруги, Марии Гениссьен, и пода­рила ей часть наследства. Как пишет в дневнике Д. М. Вол­конский, она «продала подмосковную» и «положила деньги в ломбард на имя мамзельки». Этому воспротиви­лись ее родственники, был недоволен ее жених Николай Ильич Толстой, но Мария Николаевна проявила настой­чивость. Впрочем, после замужества ее чувства к Луизе Ге- ниссьен охладели.