ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

Вторая, более существенная, неточность состоит в том, что Толстой в «Войне и мире» изобразил мать чрезвычай­но религиозной девушкой. Между тем, судя по ее дневни­ку, Мария Николаевна не отличалась особой набожностью и была в этом смысле вполне дочерью своего отца с его ре­лигиозным равнодушием. «Николай Сергеевич, — пишет С. J1. Толстой, — не только не был богомолен, но был рав­нодушен к православию и даже в душе — вольнодумцем... Это следует из подбора оставшихся после него книг и из то­го, что в Ясной Поляне не осталось никаких следов от ка­кого бы то ни было отношения к православию. Между тем при его богатстве он легко мог построить церковь в Ясной Поляне — на деревне или у себя на усадьбе; он этого не сде­лал, а строил дома и хозяйственные постройки. Конечно, он исполнял церковные обряды, считая, что так нужно, но, вероятно, относился к ним формально...»

Возможно, Николай Сергеевич даже был масоном. По крайней мере, он явно сочувствовал «вольным каменщи­кам». Об этом говорит присутствие в его библиотеке ста­ринного масонского песенника 1762 года вместе со стату­тами масонов*.

Трудно сказать, в какой степени это повлияло на миро­воззрение его внука. Масоны Екатерининской эпохи были «вольтерьянцами». Суть же «вольтерьянства» была в отри­цании авторитета Церкви и попытке создания новой мора­ли, опирающейся на главенство разума. Всё это близко зре­лому Толстому с его критикой Церкви с позиции разума. Но обрядовая сторона масонства, карикатурно изображен­ная в «Войне и мире», была ему так же чужда, как и религи­озные обряды.

Разумным отношением к религии отличалась и дочь князя, если судить по ее дневнику. Девятнадцатилетняя девушка, впервые выехавшая в дальний путь в Санкт-Пе­тербург, она ничего не боится и смотрит на мир открыто и без предрассудков. Заметив по дороге церковные строения, она больше обращает внимание на их внешний вид, неже­ли испытывает желание молиться. Церковные предания не внушают ей уважения.

«21-го числа отправились мы опять в путь в седьмом часу. Отъехав около 25 верст, увидели мы колодезь, очень хорошо отделанный, и как мы спросили, то нам сказали, что это есть колодезь святой воды и что тут близко часов­ня, в которой находится явленный образ Казанской Бо­городицы. Услышав сие, велели мы подъехать к колоде­зю, вышли из кареты, выпили несколько воды и пошли пешком до часовни; она очень хорошо построена и хотя в простом вкусе, но вид ее внушает почтение. Мы вошли, приложились к образу, и батюшка поговорил с сторожем, который подтвердил нам предание о явлении сего обра­за около двух сот лет тому назад. Хотя невероятно, чтоб в столь неотдаленном времени творились еще чудеса, но как народ не может постигать умственного обожания Бо­га, то такие предания производят в нем большое впечат­ление».

Это — взгляд просвещенной аристократки, которая строго отличает народные предания, поддерживаемые Цер­ковью, от «умственного» понимания Бога людьми своего круга.

В Петербурге при посещении Александро-Невской лавры она опять же обращает внимание на внешний вид недавно возведенного храма: «Сия церковь чрезвычайной красоты и великолепия; она построена в простом и благо­родном вкусе». Она не испытывает душевного беспокой­ства при опоздании на обедню в Исаакиевский собор и ра­дуется, когда во время службы их забирает оттуда бывшая фрейлина Екатерины Анна Петровна Самарина. Но это не значит, что Мария Николаевна была атеисткой. Как и ее отец, она считала Церковь необходимой. И не только для народа, но и для своей семьи.

Среди ее вещей, сохранившихся по сей день, есть ру­кописный молитвенник и икона с изображением святых, имена которых носили ее сыновья: Николай Чудотворец, Сергий Радонежский, Дмитрий Ростовский и Лев, папа римский. В «Журнале поведения Николеньки», который она вела, занимаясь воспитанием своего любимого старше­го Коко, она пишет, что «возила его в церковь приобщать, он там стоял и вел себя очень порядочно для своих лет; и во весь день был мил и послушен». Но мы не найдем в «Жур­нале» никаких признаков того, чтобы Мария Николаевна воспитывала сына в религиозном духе. Гораздо больше ее волновали проявления блажи (капризов) и трусости — ис­пугался взять в руки жука...

И уж совсем невозможно представить себе, чтобы Ма­рии Николаевне пришла в голову мысль уйти в монастырь, которая нередко посещала Марью Болконскую.

Тем не менее, если говорить о влиянии матери на Толс­того, это было прежде всего мистическое влияние. Толстой не просто любил, а боготворил мать. После Бога она была единственной инстанцией, к которой он часто обращался в молитвах и говорил, что «эта молитва всегда помогала».