ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

С. Л. Толстой предполагает, что Мария Николаевна ока­зала на Льва косвенное религиозное влияние через старше­го сына Николая и его фантастическую историю о «зеленой палочке», зарытой в лесу, в том месте, где писатель завещал себя похоронить. На этой палочке будто бы написана тай­на человеческого счастья. Толстой дорожил легендой и лю­бил вспоминать о придуманной его братом Николенькой игре в «муравейных братьев». Вероятно, их прототипами были «моравские братья» — чешские протестанты XV века, последователи реформатора Яна Гуса. О них Николенька слышал от матери, которая, как пишет Толстой в «Воспо­минаниях», «была большая мастерица рассказывать завле­кательные сказки».

Здесь что-то складывается в сложную мозаику. Масон­ские увлечения деда, «моравские братья», общий мисти­цизм Александровской эпохи, в которую воспитывалась Мария Николаевна, ее родственные связи... Ее двоюрод­ный дядя Николай Никитич Трубецкой был известным ма­соном-розенкрейцером; два его брата, Петр и Юрий, тоже являлись масонами. Ее кузен Николай Николаевич Тру­бецкой перешел в католичество.

Но это было недостаточное основание, чтобы сде­лать мать иконой. Во всём этом была какая-то глубо­кая тайна — загадка мировоззрения Толстого. А может быть (и это вернее всего), ему с детства не хватило теп­лоты материнской любви. Не случайно в «Детстве» автор удлинит жизнь своей матери. Она умирает, когда глав­ный герой вполне способен осознать эту потерю. И точ­но так же Толстой воображал жизнь своей маменьки в своих фантазиях до глубокой старости, тем самым прод­левая свое детство.

Толстые

На первый взгляд дед писателя по отцовской линии Илья Андреевич Толстой не оказал на внука сколько-ни­будь серьезного влияния. Но при этом он послужил прото­типом одного из самых симпатичных героев «Войны и ми­ра» — старого графа Ильи Андреевича Ростова. Дед показан в романе довольно верно. Толстой даже не изменил его имя и отчество.

В «Воспоминаниях» Толстой называет деда «ограни­ченным», а в разговорах с близкими аттестовал его просто глупым. В конспекте к «Войне и миру» дается такая харак­теристика «глупому, доброму графу Ростову»:

«Имущество расстроенное, большое состояние, не­брежность, затеи, непоследовательность, роскошь глупая.

Общественное. Тщеславие, добродушие, уважение к знатным.

Любовное. Жену, детей ровно, богобоязненно и никог­да неверности.

Поэтическое. Поэзия грандиозного и добродушного гостеприимства. Не прочь выпить. Дарование к музыке.

Умственное. Глуп, необразован совсем».

«Поэзия грандиозного и добродушного гостеприимс­тва». В конспекте к роману о нем говорится так: «Всех к себе тащит». Илья Андреевич был, выражаясь языком того вре­мени, обыкновенным мотом. Он жил на самую широкую ногу, не считаясь со средствами. Супруга Толстого Софья Андреевна писала о нем с чужих слов: «Граф Илья Андре­евич вел жизнь крайне роскошную, выписывал стерлядей из Архангельской губернии, посылал мыть белье в Голлан­дию, держал домашний театр и музыку и прожил всё».

«В имении его Белёвского уезда Полянах, — не Ясной Поляне, но Полянах, — пишет Толстой в «Воспоминани­ях», — шло долго не перестающее пиршество, театры, ба­лы, обеды, катанья, которые, в особенности при склоннос­ти деда играть по большой в ломбер и вист, не умея играть, и при готовности давать всем, кто просил, и взаймы, и без отдачи, а главное, затеваемыми аферами, откупами, — кон­чилось тем, что большое имение его жены всё было так за­путано в долгах, что жить было нечем, и дед должен был вы­хлопотать и взять, что ему было легко при его связях, место губернатора в Казани».

В 1815 году Толстые переехали в Казань, где через неделю случился грандиозный пожар, уничтоживший больше половины города. Никаких других значитель­ных событий за время его губернаторства не было. По­править состояние на службе ему не удалось, потому что они с женой Пелагеей Николаевной, урожденной Горчако­вой, и в Казани продолжали вести тот же образ жизни, но уже с городским размахом. В итоге долг Ильи Андреевича достиг полумиллиона рублей. Все имения были описаны, а доходы от них стали поступать в Приказ общественного призрения для уплаты кредиторам.

В 1820 году его обвинили в служебных злоупотреблени­ях. «Дед, — сообщает Толстой в «Воспоминаниях», — как мне рассказывали, не брал взяток, кроме как с откупщика*, что было тогда общепринятым обычаем, и сердился, когда их предлагали ему, но бабушка, как мне рассказывали, тай­но от мужа брала приношения».