ЖЗЛ-Лев Толстой. Свободный человек

«Дом на самом деле оказался вроде карточного, — вспо­минал сын Сергей Львович. — Расположение комнат бы­ло таково, что в каждой комнате шум и разговор из дру­гих комнат был слышен. Это мешало работе отца, мешало и мне; я почти не находил времени играть на фортепьяно, а когда было время, я боялся мешать отцу...» Толстой был вынужден за отдельные деньги арендовать рядом с домом флигель, где и был написан рассказ «Чем люди живы». По рассказу выходило, что «живы они одной любовью». Но как раз любви и понимания не было в семье Толстых. Со­фья Андреевна, желая угодить мужу, выбрала для его каби­нета большую комнату, выходившую окнами во двор. «Но этот-то великолепный кабинет, — писала она в воспомина­ниях, — впоследствии приводил в отчаяние Льва Николае­вича, тем что был слишком просторен и слишком велико­лепен».

Но одной проблемой кабинета поступок Толстого не объяснить. Он покупает не просто дом, но целую неболь­шую усадьбу в тихом районе Москвы, с огромным фрук­товым садом, и сразу начинает ее перестраивать и рас­ширять для большой семьи. Он лично входит во все тонкости переделки и устройства отопления, сам поку­пает дорогую мебель и даже подбирает обои. Софья Анд­реевна с детьми в это время живет в Ясной, волнуется и не­много сердится на мужа за то, что он отстранил ее от учас­тия в обустройстве нового «гнезда». Толстой готовит дом тщательно, с большой любовью и заботой о семье. Когда в октябре 1882 года семья въехала в «Арнаутовку» (по имени бывшего хозяина усадьбы купца Арнаутова), все домашние пришли в восторг! «Мы приехали в Арнаутовку вечером, — пишет в дневнике Татьяна Львовна. — Подъезд был осве­щен, зал тоже. Обед был накрыт, на столе фрукты в вазе. Вообще первое впечатление было самое великолепное: вез­де светло, просторно и во всём видно, что папй всё обдумал и старался устроить как можно лучше, чего он вполне до­стиг... Я была очень тронута его заботами о нас; и это тем более мило, что это на него не похоже».

Но этот дом был последним подарком Толстого семье, своего рода «лебединой песнью» бывшего рачительного хозяина и приобретателя. Может, оттого он так вложился душой в этот дом, чтобы показать семье, что его «уход» от мирских проблем — это не признак слабости и неумения жить «как все». Что он не впал в слабоумие и не «дурит». Что его новые взгляды выстраданы, а не случайны. Что он пришел к ним разумным путем, а не в результате умствен­ного и психического надлома.

Но в поступке Толстого было, конечно, и серьезное противоречие. Зачем устраивать для семьи богатый дом, тут же предлагая от него отказаться?

В 1883 году в результате череды семейных конфликтов муж и жена пришли к компромиссу, который на самом де­ле не устраивал ни одну из сторон. В присутствии тульского нотариуса Софье Андреевне была выдана генеральная до­веренность на ведение всех имущественных дел, включая право продажи в целом или по частям любой собственнос­ти Толстого. Отныне супруга могла извлекать из нее доход, тратить его по своему усмотрению и подписывать любые договоры.

Толстой де-факто (еще не де-юре) отказывался от собст­венности. Он отрясал это «зло», как прах, от ног своих. Но «зло» ложилось на плечи его жены.

Это был горький компромисс, заложивший мину за­медленного действия. Подписывая доверенность, Толстой, видимо, поступал по исповедуемому им принципу ненаси­лия. Он позволял жене и детям самим решать, как им жить: пойти ли за ним или остаться «господами». Но при этом он оставался жить в семье и волей-неволей разделял с ними обиход. Он же только готовился к новой жизни: сам пилил дрова, учился шить сапоги, пахал и косил вместе с крестья­нами. Но потом возвращался в дом (московский и деревен­ский), где ничего не менялось.

Летом 1884 года он сделал первую попытку уйти из до­ма. Это был своего рода «черновик» будущего знаменитого ухода. И он получился нелепым.

Восемнадцатого июня в Ясной Поляне Толстой пошел косить траву вокруг дома, потом — купаться на пруд. Вер­нулся бодрый и веселый. Вдруг между ним и женой вспых­нул спор из-за самарских лошадей, которых он начал было разводить, но бросил это дело. Софья Андреевна кричала, что от этих лошадей одни убытки, что их поморили и что он сам хочет таким образом от них избавиться. Толстой пошел в кабинет, собрал котомку, с которой когда-то пешком хо­дил в Оптину пустынь, вышел из дома и пошел по березо­вой аллее к Белым столбам, въезду в Ясную Поляну. Софья Андреевна догнала его и спросила, куда он идет. «Не знаю, куда-нибудь, может быть, в Америку, и навсегда. Я не могу больше жить дома!» — крикнул он со слезами. Жена напом­нила, что она беременна и вот-вот должна родить. Толстой не слушал и прибавлял шагу.

С половины шоссе на Тулу он повернул назад. Дома