Зима мира

Дейзи вспомнила, что у Евы были и другие причины для волнения, кроме снобизма. Ее семья по-прежнему оставалась в нацистской Германии. Фиц наводил справки через шведское посольство и узнал, что ее отец, врач, находился в концентрационном лагере, а брата, скрипичных дел мастера, избила полиция, переломав ему руки.

– Когда я думаю о твоих бедах, то начинаю презирать себя, что жалуюсь на что-то…

– Не надо презирать себя. Но прием этот – отмени.

Так Дейзи и сделала.

Однако чувствовала она себя паршиво. Работа в Красном Кресте занимала ее днем, а вот вечерами ей было некуда идти и нечего делать. Два раза в неделю она ходила в кино. Она пробовала читать «Моби Дика», но нашла его скучным. Однажды в воскресенье она пошла в церковь. Построенная Реном церковь Святого Иакова, стоявшая напротив дома, где она жила, на Пиккадилли, была разрушена бомбами, и она пошла в церковь Святого Мартина. Малыша на службе не было, а вот Фиц с Би были, и всю службу Дейзи глядела на затылок Фица, размышляя о том, что она была влюблена в двух его сыновей. Малыш унаследовал внешность своей матери и черствый эгоизм отца. Ллойд – красоту отца и доброе сердце Этель. «Почему мне понадобилось столько времени, чтобы это понять?» – с удивлением подумала она.

В церкви было полно знакомых, но после службы никто с ней не заговорил. Она была одна, почти без друзей, в чужой стране, посреди войны.

Однажды вечером она остановила такси, поехала в Олдгейт и постучала в дверь к Леквизам. Когда Этель открыла, Дейзи сказала:

– Я приехала просить руки вашего сына.

Этель рассмеялась и обняла ее.

Она привезла угощенье – банку американской тушенки, полученную от американского летчика. Для англичан, получавших продукты по карточкам, такие вещи были роскошью. Они с Этель и Берни устроились на кухне и включили радио, где передавали танцевальную музыку. Песню «Под арками» Фланагана и Аллена пели все вместе.

– Бад Фланаган родился как раз здесь, в Ист-Энде, – гордо сказал Берни. – Его настоящее имя – Хаим Рубен Вайнтроп.

Леквизы с восторгом обсуждали отчет Бевериджа, правительственный документ, ставший неимоверно популярным.

– Опубликован при консервативном премьер-министре, написан либеральным экономистом! – сказал Берни. – А предлагает то, чего всегда добивалась партия лейбористов! В политике понимаешь, что начинаешь побеждать, когда противники крадут твои идеи.

Этель сказала:

– Суть в том, что каждый человек работоспособного возраста должен платить еженедельный страховой взнос, а потом получать пособие, когда заболеет, останется без работы, станет стар или овдовеет.

– Простое предложение, но оно преобразит нашу страну, – с энтузиазмом сказал Берни. – Теперь с пеленок и до гробовой доски – никто в нашей стране не будет нищенствовать!

– И правительство приняло этот документ? – спросила Дейзи.

– Нет, – сказала Этель. – Клем Эттли очень давил на Черчилля, но тот так и не утвердил его. Министерство финансов считает, что это обойдется слишком дорого.

– Чтобы его претворить в жизнь, придется нам сначала победить на выборах, – сказал Берни.

Забежала Милли, дочь Берни и Этель.

– Я ненадолго, – сказала она. – Эйби посидит с детьми с полчасика.

Свою работу она потеряла: сейчас женщины не покупали дорогих нарядов, даже если могли их себе позволить; но бизнес ее мужа по выделке кожи, к счастью, процветал, и у них уже было двое малышей, Ленни и Пэмми.

За какао они заговорили о том, кого все они обожали. О Ллойде новостей было немного. Раз в шесть-восемь месяцев Этель получала письмо на бланке посольства в Мадриде – с сообщением, что он жив, здоров и борется с фашизмом. Его произвели в майоры. Дейзи он не писал никогда, опасаясь, что письмо мог увидеть Малыш, но теперь это было можно. Дейзи дала Этель свой новый адрес и записала адрес Ллойда – номер полевой почты.

Может ли он приехать в отпуск – они не имели никакого представления.

Дейзи рассказала про своего брата Грега и про его сына Джорджи. Она знала, что уж от Леквизов меньше всего стоит ждать осуждения и что они порадуются вместе с ней такой новости.

Рассказала она и о семье Евы, оставшейся в Берлине. Берни был евреем, и когда он услышал о сломанных руках Руди, у него на глаза навернулись слезы.

– Надо было им выйти на улицы и драться с фашистскими сволочами, пока была возможность! – сказал он. – Как это сделали мы.

– У меня на спине до сих пор остались шрамы, – сказала Милли. – Когда на Гардинерз полиция двинулась на толпу и витрина не выдержала… Я их стеснялась, и Эйби их увидел, когда мы были уже полгода женаты… Но он сказал, что гордится мной.

– Да, драка на Кейбл-стрит была нешуточная, – сказал Берни. – Но мы положили конец этому сволочному беспределу. – Он снял очки и вытер глаза платком.

Этель обняла его за плечи.

– А я в тот день всех уговаривала остаться дома… Ты был прав, а я – нет.

Он печально улыбнулся.

– Такое нечасто случается.