Зима не вечна

Вопреки совету Ивана Самохина «в Ростов не показываться», не показываться совсем она не могла. Каждое утро она рано вставала и по длинной Почтовой улице шла к Собору Рождества Пресвятой Богородицы, прихожанкой которого являлась. В соборе она помогала с уборкой, приготовлением трапезы, и много молилась за здравие сына. Там и перекусывала, «чем Бог послал». В ней, раньше не столь усердной в вере, проснулось вновь подзабытое с девичества благочестие. Церковь казалась ей последним надёжным прибежищем в рушащемся мире. И не ей одной. На службы, и просто помолиться людей приходило много, и все они имели острую нужду обратиться к Богу, тогда как в прежние времена многие ходили лишь для виду, потому что «так положено». Большевики же в церковь не заглядывали, хотя и грозились в своих газетах и листовках «прищучить попов». Но видно, приказа не было.

Так, в молитвах, трудах и вечерних чаепитиях (допивали старые запасы) в уютной квартире семьи Зарефьян проходили апрельские денёчки. Приближалась Пасха. Красные нервничали, зверствовали, но потихоньку собирали чемоданы. Ничего, кроме террора и насилия, городу они не принесли. Ни обещанного мира, ни хлеба – ничего этого народу дано не было. Зато безсудных расправ – хоть отбавляй. Ещё в первые дни Советов Ростов облетела страшная весть – был убит на улице, возле своего дома, известный профессор Андрей Робертович Колли, преподаватель Варшавского, а с 1915 года – Ростовского университета, член кадетской партии, депутат городской Думы, физик и просто яркий, интеллигентный человек. На него донесли, о якобы спрятанных бомбах. Красноармейцы-латыши, ничего не найдя в квартире, тем не менее расстреляли профессора на глазах родных. Но самым страшным обстоятельством была присутствовавшая при этом толпа из местных жителей: каких-то злобных женщин и подростков; вопящая, улюлюкающая, требующая кровавой расправы даже и над женой и невинными детьми профессора. До какой степени скотства, низости и одичания нужно было дойти, как можно было прочно забыть все заповеди, все общественные нормы, чтобы так бесноваться? – такими вопросами задавались многие ростовцы. И ждали помощи от беззакония.

И вот наступила Великая суббота. В воздухе как будто бы повеяло тонким ароматом ладана. Наталья Ивановна возвращалась с утренней службы в благодатном настроении. По правде говоря, ей совсем не хотелось возвращаться, так бы и провела день в храме до всенощной. Но ей нужно было помочь и по дому, закончить вышивку праздничных полотенец, которые она хотела подарить семье Зарефьян.

Она вышла из Собора, который окружали по старой ростовской традиции прилавки старого базара. Базар сегодня был не тот, что раньше, но всё-таки народ по привычке толкался. Наталья Ивановна отвернулась от праздного зрелища и хотела было уже уйти, как её окликнули:

– Эй, барыня-сударыня, ты это куда же? Милостыньку не подашь?

Она обернулась на этот странный, охрипший, но знакомый голос и увидела Анфису Слепцову. Та стояла в солдатской шинели, старых галошах, с непокрытой головой. Волосы её были растрёпаны, а под левым глазом темнел синяк. Она была пьяна и стояла не совсем твёрдо. Глаза её блестели каким-то дурным блеском, лицо выражало вызов.

Наталья Ивановна пожалела, что обернулась. Но её доброе сердце шевельнулось также и жалостью к бывшей работнице.

– Здравствуй, Анфиса… Как поживаешь?

– А то не видишь! Живу, понимаешь, полной жизнью, как хочу, так и живу!

– Ну, дай Бог тебе здоровья! – мягко ответила Наталья Ивановна.

– Всё вам, барыня, надо мной издеваться! Какое тут здоровье? От этих красноармейцев только одни болезни – ха-ха-ха! – тут она покачнулась и закашлялась.

– А что же ты, Анфисонька, не шьёшь?

– Аа! Ты меня машинкой той попрекнуть решила? Да только не брала я её, машинку ту. Она жене этого комиссара, Гомельского, приглянулась. Так и осталась я, дура, ни с чем!

– И кто ж в этом виноват?

– Виноват? Да всё они, сволочи виноваты! Связалась я с ними, дура! Обманули честную девушку, вот во что превратилась, видишь? Смейся теперь надо мной, барыня, смейся!

– Не смешно мне, Анфиса. Но Бог всё видит и всех прощает, кто покается. Завтра Пасха Светлая. Оденься по-людски, приходи вечером в храм…

– Дудки! Видеть не хочу вашу церковь, и рожи ваши святопостные! Лучше так помру! И креста не ношу давно! – С этими словами она распахнула шинель, под которой была лишь грязная сорочка. – Тьфу, да будь вы прокляты!

Анфиса сплюнула на землю, хотела сказать ещё что-то гадкое, но наткнулась лихорадочным своим взглядом на твёрдый взор бывшей работодательницы. Отвела глаза, погрозила кулаком храму и, развернувшись, ушла, растворилась в толпе.

В душу Натальи Ивановны толкнулось неприятное. Но она решила не поддаваться.

«Бог каждому за грехи его воздаёт. Вот Анфиса – тому наглядный пример. Жалко её, но ведь не понимает ничего, словно дитё, винит всех, кроме себя. А день сегодня такой светлый, как перед Чудом. И ни к чему его себе портить».