Зимнее марево

— Хочешь, я тебе за молоком сбегаю? — придумал он, как ее утешить.

— У меня еще есть, спасибо.

Свет проникал в комнату через два подслеповатых окна. В проеме между ними высокое, в папин рост, зеркало, Антон видел в нем себя. По правую руку от двери — махина комода. Слева — железная кровать и буфет, все говорили, орехового дерева, с дверцами в форме арочек. На даче, в лесу, Антон встречал орешник: тонкие прутики, из них получаются удобные гибкие удилища. Но то кустарник, а буфет был из дерева. Антон мечтал когда-нибудь увидеть его — с мощным стволом, могучей кроной, где скрывается видимо-невидимо орехов.

Когда бабушка открывала ореховые дверцы-полуарочки, по комнате разносился сдобный запах. Он из буфета не выветривался, потому что либо мармелад, либо пастилу, либо фруктовый сахар она обязательно припасала для Антона. Держала их в металлической коробке с надписью «Красный мак. Конфеты. Бирюлин и К°». «Бирюлин и компания» — вот как это расшифровывалось. Бирюлин и те, кто помогал ему конфеты изготовлять.

Бабушка придвинула к себе алюминиевую кастрюлю, поверх крышки укутанную полотенцем. Так она делала для того, чтобы хлеб дольше не черствел, правда, по наблюдениям Антона, он зато быстрее плесневел. Баба Лена достала из кастрюли пряник в форме большой стрекозы. Белый, мятный, дивно пахнущий. Всегда она подготавливала что-то неожиданное и приятное.

Антон отламывал по кусочку от пряничных крыльев и не мог отделаться от ощущения виноватости. Какая бабушка добрая, хорошая. А он ей иногда грубит.

И еще — странное неудобство. Если лакомишься просто пряником, ни о чем подобном не думаешь. Буквенный алфавит из лапши он с удовольствием уминал — буквы ведь не живые. Кроме того, мама говорила, он такой едой закрепляет полученные в школе знания. А бабочек, зайцев, рыбок — пусть пряничных — все равно жалко. Кто-то из маминых заказчиц подарил ему сахарную олениху с двумя оленятами. Изумительные, серенькие, пасутся на зеленой траве. На редкость красивая статуэтка — прямо на пианино ставь. И как взрослые его ни уговаривали, он не мог эту красоту расколоть щипцами и съесть. А ведь хотелось хоть травки попробовать… (И надо было, потом фигурки как-то сами собой поблекли, растаяли, запачкались, сделались совсем неаппетитными.)

Со стрекозой, правда, проще, чем с оленями. В конце концов стрекозы, как и бабочки, как и майские жуки, — вредители. А с вредителями единственный способ борьбы — уничтожать. Руководствуясь этим неоспоримым соображением, он и мятное стрекозиное туловище без проволочки отправил в рот. И крошки с ладони слизнул, чтоб помину о вредителе не осталось.

— Понравилось? — спросила баба Лена.

— Было очень вкусно, — поблагодарил он. — А еще я хотел у тебя узнать… Ты вчера про пастушка на облаке рассказывала. А как, по-твоему, черти на самом деле бывают?

— Черти? — несколько озадаченно переспросила баба Лена и посмотрела на него не мигая. Без очков, наверное, видела все вокруг таким бесформенным и расплывчатым, каким видел он, когда из любопытства нацеплял тяжелые, выпуклые дедушкины очки. Антон знал: если сделать осторожный, чтоб не шуметь, шаг в сторону, зрачки бабы Лены не двинутся за тобой, а будут по-прежнему устремлены туда, где ты находился раньше. Подашь голос — баба Лена переведет взгляд. А будешь молчать, она так и не догадается, что смотрит мимо.

— Я лично не знаю никого, кто бы видел чертей, — проговорила она.

— А вот бабушка Пашки Михеева видела! — Тут Антон уловил стук входной двери. — Я к тебе потом зайду, — пообещал он бабе Лене и шмыгнул в коридор.

В прихожей стояли мама и баба Таня.

— Удивляюсь, как вы этого не понимаете! — взвинченно говорила мама. — Это бессмысленно! Все бессмысленно и бесполезно! Он ничего не хочет слышать. — Будто не заметив Антона, она прошла мимо него в комнату. Баба Таня растерянно топталась в прихожей. Антон отправился за мамой. Она рылась в тумбочке, потом вытащила ящик и перенесла его на кровать.

— Ты ел? Поел, я спрашиваю? — Мама выпрямилась и шарила взглядом по комнате. — Оглох, что ли?

— А ты во сколько обещала прийти? — тонким, ехидненьким голоском, каким часто разговаривала вредная Юлька, спросил Антон.

— Ух, семейка, — с горечью вырвалось у мамы.

И грубое «оглох» и последний выкрик убедили Антона в правильности выбранной линии. Раз она так — то и он не будет с ней разговаривать, пожалуйста.

Мама уложила шитье и лоскуты в сумку.

— Я буду вечером, — сказала она.

— Мама! — Он все же хотел поговорить о белке: вдруг ее завтра принесут, а папа придет поздно, и он не успеет их предупредить. Она не услышала. Прошла мимо оцепеневших возле стены дедушки и бабушки, на ходу бросила:

— Я ничего не говорила ни о книгах, ни о его картинах! Все это не мое, и мне до этого нет никакого дела! — Гулко хлопнула входная дверь. Дедушка с бабушкой постояли, скорбно повесив головы, потом ушли к себе.

Заниматься совсем расхотелось. К счастью, задано всего ничего: одно упражнение по-русскому. Когда он его написал, появился дедушка.