Зимнее марево

Он растерянно оглянулся и отступил, взгляд мой устремился в глубину комнаты. Я увидел в полумраке стол, уставленный бутылками и цветами, а за столом небольшую компанию, все повернулись на шум и тоже меня разглядывали. Накурено у них было ужасно, дым, потревоженный потоком воздуха, лениво расползался клочьями. Одна из женщин отвернулась, прижала ладонь к виску, как если бы у нее внезапно разболелась голова. Все это длилось одно мгновение, но я успел узнать: это она разглядывала меня и Ольгу в лифте.

В комнате произошло движение. Испуганно метнулись кисейные остатки дыма. Встал мужчина, оказавшийся очень полным, стремительно приблизился и пузом, пузом стал меня теснить.

— Ну чего, чего? — бессмысленно повторял он и, неожиданно выбросив вперед руки, сильно и больно толкнул меня в грудь. Ковровая дорожка смягчила падение, я тут же вскочил, но мужчина проворно захлопнул за собой дверь. Сгоряча я попытался ее высадить.

Кто-то осторожно прикоснулся к моему ушибленному локтю. Я резко обернулся. Мой лохматый знакомый из холла. Только вместо засаленного плаща он надел костюм бордового бархата и белое жабо. Кошмар продолжался.

— Что с тобой? — Его участливый взгляд искал встретиться с моим.

— А что с тобой? — сказал я, рассматривая его наряд.

— Ну что ты, — он вдруг погладил меня по плечу и так мягко, ласково, что я в один миг оттаял. — Тебе плохо, да? Меня Геной звать. Ты скажи, что с тобой.

— Откуда ты взялся? — прошептал я.

— Я на этом этаже живу. Мы здесь в ресторане играем.

— Черт, — сморщился я от неожиданной пронизывающей боли в локте.

ИЗНАНКА ЖИЗНИ

Завтракали мы с Геной в буфете на первом этаже. Зал был почти пуст. Несколько командированных, хмурых и бледных от недосыпа, в белесоватом свете пасмурного утра обособленно, каждый за своим столиком, пили кефир.

Гена переоделся в гражданский затрапез, но швейцары и подавальщицы его узнавали и здоровались. Со мной тоже, я отвечал. Внимание льстило.

— Сколько вы уже здесь? — спросил я.

— Две недели. Пора сматывать удочки.

На правом локте его вишневая водолазка совершенно протерлась. Он дырки то ли не замечал, то ли выдерживал такой своеобразный шик.

Свою ночную эскападу я объяснил неприятностями по службе. И Гена меня утешал.

— Я тебя очень хорошо понимаю. Все мы в одном котле варимся, мне, думаешь, легче? Но это все изнанка жизни, не придавай значения.

«Изнанка» у него с языка не сходила, в конце концов я спросил, что он имеет в виду.

— Изнанка жизни, — сказал он, облизывая пальцы и причмокивая, — это то, что скрыто от глаз. Вот мы с тобой сейчас едим эти блинчики с мясом, а ведь приготовили их вон там, — он показал за перегородку. — Вот их работа и есть для нас в настоящий момент изнанка жизни.

— Легко жить, если в кухню не заглядывать, — сказал я. — А фасад всегда глаз радует.

Гена задумался.

— Конечно, у каждого свои правила. Но поверь: чем меньше знаешь, тем лучше. — И разговор переключил: — Какие планы?

— Первым же самолетом в Москву, — сказал я.

— Может, и мне с тобой?

— А как же ансамбль? — спросил я.

— Да я через несколько дней их догоню. По дому соскучился, по сестренке. А что? У меня отгулов полно.

— И все-таки, давай договорим. Насчет правил, — попросил я.

— Ну что ты хочешь от меня услышать? — усмехнулся он. — Ты объяснил: на работе неприятности. Я верю. Но ведь я видел, как вы вчера в холле встретились. Какие у вас глаза были…

От двери к нашему столику направлялась женщина в строгом черном костюме. Я мельком на нее взглянул. Она меня преследовала. В лифте, в соседнем номере и здесь, сейчас.

Подошла, улыбнулась.

Я привстал, Гена неуверенно со своего места кивнул.

— Я на минутку. Вы позволите?

Мы оба вскочили предложить ей стул. Она села, привычным движением достала из сумочки сигареты. Гена щелкнул зажигалкой.

— Ну, как жизнь, Валера? — спросила она.

Я терялся в догадках.

— Вы здесь в командировке?

— Нет, — ответил я.

Я отчаянно рыскал в лабиринтах памяти. Из отдела кадров, что ли? Или какая материна подруга?

— Отпуск?

Она шутливо погрозила мне пальцем.

— Нехорошо.

— Жизнь так складывается, — объяснил я.

Она обратилась к Гене:

— Будьте добры, возьмите мне кофе. — И когда он отошел, понизив голос, продолжила: — Услуга за услугу. Я не скажу Пал Палычу, что видела вас, а вы не говорите, что видели меня. Идет?

Тут только осенило: да ведь это же его супруга, мы с ней на новогоднем вечере рядом сидели. И даже имя ее всплыло: Ирина…

Она смотрела на меня глазами, в которых и озорство, и хитрость, и глупость перемешались. А лицо под бледной пудрой было напряженно-неподвижным.

— Разумеется, не скажу, — я заставил себя усмехнуться.

ДЕДУШКА И ВНУЧЕК

Он был похож на пай-мальчика — прилежного, большеголового, разумного. Сидел в уголку продавленного своего диванчика. Пальцы сцеплены, как от холода. Невообразимая, вся в огромных масляных пятнах, толстовка. Сколько ей уже лет?

Я вошел — он вздрогнул.

— Это кто? — И ладонью от света заслонясь: — Валера? Вот не ждал.

Я чмокнул его в прохладную небритую щеку.

— А мама сказала, ты в командировке.

— Вернулся.

— Устал?

— Нет. Отдохнул, отвлекся.