Зимнее марево

— Что? Как ты сказал? «От блох…»? — Лицо его приняло напряженно-мученическое выражение.

— Отдохнул, отвлекся… — внятно повторил я.

— А… отдохнул… Ну а в чем же была цель твоей поездки?

— С новым оборудованием знакомился, — сказал я.

— Так-так…

А глаза ясные. Очень ясные, до водянистости. И кровяные прожилки. По круглому глобусу зрачка красные речки.

— Так как живешь?

— Расстраиваюсь ужасно. Сам посуди: не успел Картер президентом стать, сразу комитет создал, который собирается расходы на вооружение увеличивать.

На стульях и подоконнике — высокие стопки газет: снизу — пожелтевшие, истрепанные, сверху — свеженькие. И еще сколько связок я прошлый раз на антресоли запихнул.

Отрывной календарь на четыре дня отстает.

На буфете перегоревшие лампочки. Одна к одной аккуратно уложены. На них ровный слой пыли.

— Представь себе, я новый способ общения с прачечной открыл: теперь на дом вызываю. Так гораздо удобнее. В парикмахерской был.

— Я вижу.

Даже солдатам принято волосы подлинней оставлять.

По такой аккуратненькой головке, наверно, мама любила его гладить. А что изменилось? Только лет прибавилось. А в остальном — такой же беспомощный, слабый. А впереди… И не свернуть, не избежать. И утешения нигде и ни у кого не найти.

Интересно, как там, в прошлом, ему будущая жизнь рисовалась? И мог ли он себе такое представить: сидит — старый, слабый, тело непослушное, а напротив — внук. Странно это — откуда внук, если он недавно сам таким был? Неужели и сын у него был, и жена? И их тоже нет. Неужели?

И каким рентгеном надо просвечивать, чтобы в нем, столько пережившем, неловком, согнутом, мальчишку увидеть?

Даже сейчас, за эти минуты, пока мы разговариваем, он еще больше состарился.

— Валера, а у тебя вид утомленный.

— Замотался, — сказал я. — Все дела, встречи.

Он этому объяснению обрадовался.

— А как же, ты ведь уже взрослый. У тебя знакомых все прибавляется, так и должно быть. А у меня… И позвонить некому. Так иногда задумаешься… Только в этом году… Считай, — он негнущиеся пальцы начал с усилием загибать. — Былеев — раз, Ермаков Алексей Степанович, Долинин. Дальше — Калягина Антонина Васильевна. А ведь совсем недавно ко мне приходила. Ее, правда, студентка провожала, одна она идти не решалась. Глаза…

Нахохлился, будто ветром подуло.

— Ну а теперь ты мне что-нибудь расскажи. А то все я говорю.

— Да нечего, — сказал я.

— Как это нечего? Вот ты в Ленинград ездил. Поправился тебе город? Я в молодости там бывал. Приезжаю, сразу на извозчика — и к доктору Воблому. Такая странная фамилия у него была. Он, кстати, после революции в Москву переехал. Я его приглашал и к твоему отцу, когда у него аппендицит был. И к сестрам. А мой папа вообще врачей не любил. Всегда над ними посмеивался. Воблый обижался.

Настенные часы с хрипом и натугой пробили.

— Ладно, пойду, — сказал я.

— Спасибо, что навестил. Мама твоя меня не забывает. Продукты вот привезла. Сам-то я… Походишь чуть-чуть, и сил нет.

Мне опять не по себе сделалось. Сколько людей до нас прожили свои жизни! И кто-то, наверно, вот так же буднично прощался. И уходил. Текло время. И дотекло до нас. И дальше потечет. Все мелочи жизни, вроде такого прощания, канут. Как мы о тех, прежних, не знаем, так и те, будущие, не узнают о нас. Об этой нашей встрече, разговоре. О том, что жили-были дед и внук.

«Дедушка!» — чуть было не крикнул я.

— А здоровье все-таки необходимо беречь. Ты зарядку делаешь?

— Нет, — сказал я.

— И напрасно. Я обязательно четыре-пять упражнений каждое утро выполняю.

Он меня за руку взял, стиснул.

— Крепко?

Ладонь холодная, просто ледяная.

— Как славно, как хорошо мы поговорили, у меня теперь и на душе спокойно.

В дверях я оглянулся. Сердце сжалось — такого одинокого, маленького я его оставлял.

ОДИН ПЛЮС ОДИН

Однажды в метро я видел: двое мужчин, видимо, приятели или сослуживцы, вошли в вагон и остановились, отыскивая взглядом свободные места. Двух мест рядом не оказалось, и они сели по отдельности. Достали каждый из своего портфеля газеты, принялись читать. Через несколько остановок два места рядом освободились. Мужчины поспешно пересели на эти места и ехали дальше, продолжая чтение.

СКУЧНО БЕЗ ТЕЛЕВИЗОРА

У моей двери стояли три чемодана, рядом прислонился к стене здоровенный мешок. Хозяева багажа, два парня моих лет, расположились тут же, на лестнице. Здоровый загар покрывал их лица и шеи, аккуратные чубчики не скрывали лба. Они закусывали: на газете лежали крупно порезанная колбаса, хлеб, помидоры.

Парень, что был повыше и, видимо, за старшего, протянул мне огромную лапищу. Рукопожатие получилось крепким, моя ладонь чуть не до запястья утонула в его.

— Ну как пульс? — спросил я.

— А мы уж думали, не дождемся, — вклинился в разговор второй. — Мы от Егора, — пояснил он. — Он тебе привет передавал. И лещей вяленых…

При упоминании о лещах первый засопел и нахмурился. Второй бочком нетерпеливо подвинулся к двери.

— А что за Егор-то? — спросил я.

— Он у тебя прошлым летом останавливался.