Зимнее марево

— А дедушка жив?

— Да, — сказал я.

— Значит, он теперь совсем один, как островочек…

— Ну почему? — сказал я. — Я у него бываю. И мама.

— Да, да, — она поспешно согласилась, — конечно.

— Дедушке уже за восемьдесят, — сказал я.

Взгляд ее рассеянно блуждал по стенам.

— Я в отъезде была. Далеко. Я Виктору писала. Он отвечал, а потом перестал. Вы часто на кладбище бываете?

— Да, — сказал я, отведя глаза.

— Отвезите ему эти цветы, ладно?

Я взял из ее рук колючий свежий букет. Капельки воды, как роса, блестели на грубоватых листьях и нежных лепестках.

— Он вас очень любил, — сказала она. — И дедушку.

«Завтра же, — твердил я про себя. — Завтра же».

ПОГОДА ИЗ ЛЕНИНГРАДА

Даня, как соскучившийся пес, вокруг меня скакал, заливался радостным смехом. Гадость готовил.

— Мы о тебе все время помнили. А ты нас не забывал? Ну иди, иди, покажись начальству.

В коридоре навстречу попался Петя, шофер нашего директора.

— Слышал, слышал, — еще издали расплылся он. — По радио передавали.

Я хоть и знал, что он скажет, но подыграл.

— Что передавали?

— Что женишься.

У него всегда одна песня. И я всегда одинаково подпеваю:

— Ложь-клевета. Тебя первого на свадьбу приглашу.

Он как херувимчик курчавый. Всегда от него одеколоном пахнет. Он меня притянул поближе, заставил наклониться.

— Всех нас ждут большие перемены. Верь слову. Моему на той неделе такую нахлобучку в министерстве дали… Как полотно бледный вышел. И говорит: «Хватит. Подаю заявление. Зачем мне это надо?»

Эта информация тоже относится к разряду постоянной. Но я слушал, пока он не отпустил меня с миром.

Перед кабинетом Голубкиной, как штангист перед взятием веса, собрался с силами. Набычил шею, шагнул…

Она заулыбалась, увидев меня.

— Как отдохнули, Валерий? Вы уж, будьте добры, предупреждайте, если так внезапно исчезаете. А то маму вашу пришлось беспокоить.

— Я виноват, — сказал я.

— Павел Павлович взял вас под крыло, объяснил, неприятности у вас. Мы решили этот вопрос урегулировать внутри отдела, не доводя, как говорится, до сведения высокого начальства. В качестве исключения, разумеется. Но вот с точки зрения человеческих взаимоотношений: Даниил Федорович, который основную работу ведет, в отпуске еще не был.

По сравнению с нашим прокуренным и замусоренным кабинетом ее комнатка — просто светелка. На гвоздике пластмассовая корзиночка с пластмассовыми цветочками. По обе стороны от корзиночки открытки с видами Болгарии. Прошлым летом она побывала на Золотом береге, и на нее эта поездка произвела неизгладимое впечатление. Представить только: когда нас из этого здания в новое, современной проектировки, переведут, все в одном большом зале окажемся.

— Мы ведь и без того в тяжелых условиях. Лаврентьева до сих пор нет. Я составила список первоочередных заданий. Если отдел до нового года их не выполнит…

— Я все понимаю, — кивнул я.

— А вы загорели как будто…

Едва я от нее шагнул, меня перехватил Медведев. Как обычно взмыленный, галстук набок, дужки очков пластырем обмотаны.

— Ты что ж это, брат, опять улизнуть хочешь? Нам через неделю номер повесить надо, а материала кот наплакал. Во-первых, нужна заметка к юбилею Афонина, во-вторых, какая-нибудь критика. По работе, по быту. Титов просит побольше критики.

— Можно о буфете, — подсказал я.

— Вот отлично, — ухватился он за идею, но тут же сориентировался. — Нет, о буфете в прошлый раз писали. Думай, думай! А то давай это дело со Старосельцевым согласуем.

Потащил меня к Старосельцеву.

Старосельцев слушал с какой-то нервной улыбкой. Когда Медведев умолк, взорвался.

— Критики, да? Критики побольше? А про то, что Титов в очередь на квартиры дружка своего Лавошникова сунул — про это не хочешь?

— Ну, в общем, это вы сами решайте, — сразу заторопился Медведев. — Мне насчет подарка Афонину урегулировать надо.

И умчался.

— Ладно, — сказал я Старосельцеву, — так и разделимся. Я готовлю юбилей, а ты — критику. Идет?

— Идет, идет, — все еще горя справедливым возмущением, согласился он.

И лишь после этого я попал к Пал Палычу.

Он долго и испытующе на меня смотрел.

— Где был-то?

— В Ленинграде. Дожди там, — сказал я.

Он на вертящемся своем кресле к окну повернулся.

— В Москву погода из Ленинграда приходит. — И протяжно вздохнул. — Я бы сам сейчас куда-нибудь к чертовой бабушке мотанул.

Секретарша его по селектору вызвала.

— Пал Палыч, не забыли, в одиннадцать у Смородинова совещание?

— Помню, спасибо — устало ответил он.

— Я попозже к вам загляну, — сказал я.

— Валера, — он нахмурился, складки у рта обозначились. — Валера, ты извини, я хотел спросить… Можно несколько дней у тебя пожить?

ДОЛГОТА ДНЯ

Проснулся я от того, что Пал Палыч, шаркая моими тапочками, расхаживал по квартире. Паркет под ним сдавленно скрипел.

Я ждал, он побродит и угомонится, — и сон не отпускал, пребывая вроде бы наяву и в то же время сторожа зыбкое видение, готовое вот-вот исчезнуть, испариться, как эфир.

Так в конце концов и получилось.