Зимняя луна

Когда Фернандес почти вышел на опушку леса, уже покрытое снегом поле виднелось между стволов впереди, он внезапно с уверенностью ощутил, что сможет не дойти до открытого пространства, что нечто стремится к нему сзади, — некое существо, неопределимое так же, как и неладность, которую он чувствовал повсюду вокруг. Он пошел быстрее. Страх рос с каждым шагом. Уханье совы, казалось, перетекает в звук настолько же чужой, как вопль Немезиды в ночном кошмаре. Он споткнулся о вытянувшийся корень, его сердце забилось как молот, с криком ужаса он резко обернулся, чтобы встретиться лицом к лицу с каким угодно демоном, преследовавшим его.

Он был, конечно же, один.

Тени и солнечный свет.

Уханье совы. Тихий и одинокий звук. Как всегда.

Проклиная себя, он направился снова к лугу. Достиг его. Деревья остались позади. Он был в безопасности.

Затем, о Боже правый, снова страх, гораздо худший, чем был раньше, страх абсолютной уверенности, что это пришло, — что? — точно вторглось в него, что оно тянет его книзу и собирается совершить с ним нечто, определенно более жуткое, чем убийство, что оно имеет нечеловеческие цели и неизвестные планы в отношении его, настолько странные, что он не способен их постичь, — они просто вне его понимания. На этот раз он был захвачен ужасом настолько черным и глубоким, настолько безрассудным, что уже не смог найти в себе мужества обернуться и встретить пустой день позади, — если на самом деле он теперь окажется пустым. Он помчался к дому, который казался недостижимой целью, — гораздо дальше, чем в сотне метров. Он пробивался сквозь мелкий снег, увязал в глубоких сугробах, бежал и спотыкался, и шатался, и поднимался вверх по холму, издавая бессловесные звуки слепой паники: «Ууууааа!». Весь интеллект был подавлен инстинктом, пока он не оказался на ступеньках крыльца, по которым бешено вскарабкался, и уже наверху, наконец, обернулся и крикнул: — Нет! — ясному, бодрому, голубому монтанскому дню.

Чистое покрывало снега на поле было тронуто только его собственными следами, ведущими в лес и обратно.

Он вошел в дом.

Запер дверь.

В большой кухне долго стоял перед кирпичным камином, одетый все еще для выхода на улицу, наслаждаясь теплом, которое лилось из очага, — и все никак не мог согреться.

Он старик. Семьдесят. Старик, который живет один слишком долго и мучительно скучает по своей жене. Если старость заползла в него, то никого нет рядом, чтобы заметить это. Старый, одинокий человек, в бреду вообразивший всякую жуть.

— Дерьмо, — сказал он через некоторое время.

Одинок, все правильно, но — не маразматик.

Содрав с себя шапку, куртку, перчатки и ботинки, он достал из стенного шкафа в кабинете охотничьи ружья и дробовики. И зарядил их все.

5

Мэ Хонг, которая жила через улицу, зашла присмотреть за Тоби. Ее муж тоже был полицейским, хотя и не в том же участке, что Джек. Хонги сами не имели детей, и поэтому Мэ была совершенно свободна и могла оставаться с Тоби так долго, сколько понадобится в том случае, если Хитер пробудет в больнице допоздна.

Пока Луи Сильвермен и Мэ оставались на кухне, Хитер приглушила звук телевизора и рассказала Тоби, что произошло. Она сидела на скамеечке, а он, отбросив одеяла, устроился на краешке кресла. Мать стиснула его маленькие руки в своих. Хитер не делилась с ним самыми мрачными деталями, частью потому, что и сама не знала их все, но также и потому, что считала: восьмилетка не справится со столь многим. С другой стороны, она не могла умолчать обо всем произошедшем, так как они были семьей полицейского и жили с потаенным ожиданием какого-то несчастья, и вот оно обрушилось на них этим утром. Даже ребенку было нужно, и он имел право, знать правду, когда его отца серьезно ранили.

— Я могу поехать с тобой в больницу? — спросил Тоби, сжимая ее руку несколько сильнее, чем он, возможно, собирался.

— Тебе лучше остаться дома, солнышко.

— Я больше не болен.

— Нет, болен.

— Я чувствую себя хорошо!

— Ты же не хочешь заразить своими микробами папу?

— С ним все будет хорошо, мам?

Она могла ему дать только один ответ, даже если и не была уверена, что он подтвердится потом:

— Да, малыш, с ним все будет хорошо.

Его взгляд был прямым: сын хотел правды. В этот момент он казался гораздо старше восьми лет. Может быть, дети полицейских растут быстрее прочих, быстрее, чем нужно?

— Ты уверена? — сказал он.

— Да, я уверена.

— К-куда он ранен?

— В ногу.

Не солгала. Это было одно из мест, куда попали пули. Одна в ногу и два попадания в корпус. Так сказал Кроуфорд. Боже! Что это значит? Прошли в легкие? В живот? В сердце? По крайней мере, его не ранили в голову. Томми Фернандес был поражен в голову и у него не было никаких шансов выжить.

Она почувствовала, как мучительный спазм рыдания поднимается в ней, и постаралась загнать его обратно, — нельзя рыдать в присутствии Тоби.

— Это не так плохо, в ногу, — Тоби говорил спокойно, но его нижняя губа дрожала. — Что с преступником?

— Он мертв.

— Папа прикончил его?

— Да, он его прикончил.

— Хорошо, — сказал Тоби.