Зимний путь

Отточенным движением он откинул простыню, и взору епископского секретаря предстал развернутый холст, натянутый на подрамник и вставленный в простую, без прикрас, и все же величественную раму. Его преподобие в изумлении раскрыл рот. Он поглядел на Баруха, снова уставился на холст и проглотил слюну.

– Но ведь Рембрандт никогда к нам не заезжал, – проговорил он. – Вы, господин…

– Геррит ван Ло, из Веспа, – смиренно ответствовал Барух Бенедикт Ансло Ольсон из Амстердама.

– …господин ван Ло, знакомы с его преосвященством?

– Да, я имею честь гордиться его знакомством.

– Но ведь Рембрандт ни разу не был в Мюнстере!

– Мои глаза сослужили ему службу. – Смиренно потупившись, он продолжал: – Я был в Мюнстере в день рукоположения его преосвященства по поручению мастера, который прислал меня для того, чтобы я детально описал ему черты его лица. По возвращении в Амстердам я во всех подробностях объяснил господину ван Рейну, как выглядит его преосвященство, и мастер решил, дабы избежать досадных несоответствий, что напишет его фигуру чуть поменьше и придаст большее значение его ореолу святого и мудрого человека.

– Ну просто вылитый, – все никак не мог прийти в себя от изумления епископский секретарь.

– Этой картиной мастер Рембрандт хотел почтить всех тех мудрецов, которые, подобно его преосвященству, проводят лучшие часы дней, а вероятно, и ночей за изучением философии и священной теологии и ищут путь к истине в ученых древних книгах. – Он воздел палец и заключил: – Представляете, маэстро Рембрандт с начала и до конца прочел Tractatus philosoficus[47] Гётца.

– Невероятно, – в приступе откровенности выпалил секретарь. – А я, как ни бился, не сумел.

– Обратите внимание, – настаивал Барух Бенедикт Геррит Ансло Ольсон ван Ло, – книга, которую держит в руках на портрете его преосвященство, – это Summa Theologica[48] Фомы Аквинского. Вследствие чего главным действующим лицом картины является не только его преосвященство епископ Гётц, но и сама комната, и царящая в ней атмосфера. – Он указал на нее с видом эксперта. – Именно поэтому в цветовой гамме доминирует темная охра и наше внимание сосредоточивается на точке схода – на окне, откуда проникает сияющий свет, который Всемогущий Господь дарует нам каждый день.

– Действительно, очень красиво.

– Видите, мой господин? Вот лестница, которая спускается из этой в некотором смысле башни слоновой кости в наш мир, где мы, простые смертные, бесславно прозябаем от мудрости вдали.

– Я хотел поинтересоваться, почему вы предлагаете нам ее приобрести, если…

– По окончании работы мой мастер сказал мне, Геррит, сын мой, у этой картины есть особое предназначение. Доставь ее к его преосвященству епископу Мюнстера как дань уважения городу, который сумел сохранить верность католичеству в самые тяжелые времена.

– Я в первый раз вижу картину Рембрандта. В наших краях больше известен Рубенс.

– Знатоки утверждают, что никто, кроме мастера ван Рейна, не умеет изображать на полотне воздух.

Он был прав, комнату наполнял воздух, пространство, свет, контрасты света и теней. Картина была великолепна.

– Дар вашего учителя кажется мне невиданной щедростью. Передайте ему, что его преосвященство с благодарностью примет подарок и дань уважения.

– Видите ли, – вкрадчиво проговорил Барух Бенедикт Геррит Ансло Ольсон ван Ло, – учитель велел мне предложить эту картину его преосвященству за пять тысяч голландских флоринов, несмотря на то что она стоит в три раза дороже.

– Понятно. – Епископский секретарь снова поглядел на полотно, умело расположенное неподалеку от окна. – А если бы его преосвященству не захотелось платить такие деньги?

– Он со слезами на глазах сказал мне, что в случае, если нам не удастся прийти к согласию, я должен скакать прямо в Рим и предложить эту картину лично папе Александру.

– За ту же цену?

– Вдвое дороже.

Секретарь нагнулся к картине поближе, чтобы полюбоваться крохотной деталью. Потом отошел на несколько шагов, чтобы видеть ее всю. Глаза его сияли, как бриллианты.

– А как мастер Рембрандт назвал эту картину?

Его собеседник на мгновение замешкался и сделал вид, что поперхнулся.

– «Философ». – И еще раз закашлялся. – «Философ Гётц», – договорил он по окончании приступа притворного кашля. – Из уважения к его преосвященству, широко известному своими познаниями в области философии. – На этих словах секретарь впервые оторвался от картины и посмотрел Баруху в глаза. Тут ему все стало ясно.

2

В Мюнстере, возлюбленные братья мои, я понял, до какого предела способна дойти ненависть католиков к представителям других вероисповеданий, даже тех, что вместе с ними принадлежат к секте христиан. Здесь, среди нас, есть малыши, и потому я не смогу поведать вам об ужасе мучений, которые католики причинили нераскаявшимся анабаптистам, повесив их живыми в клетках и приговорив умирать от голода, холода, головокружения и жажды.

(Какой он милый. Не рассказывает страшные подробности.)