Зимний путь

Да, осматривали эти дряни все до последнего. До последнего, то есть завели его в каморку на постоялом дворе, потребовали имя и фамилию (Питер Нильсен), место рождения (Ольборг)[50], род занятий (оптик) и цель путешествия (к сожалению, господа, по очевидным на то причинам я не могу ничего добавить к уже сказанному). Потом вежливо, но решительно раздели догола и протрясли всю его пропахшую потом одежду, перерыли мешок с провиантом, прощупали попону, переметную суму, надетую на Ламберта, и туфли, а ты дрожи себе от холода и от негодования. Одевшись, он потребовал, чтобы капитан принес свои извинения посланнику Датского королевства, путешествующему в Лейпциг, но ни тот, ни его солдаты церемониться ни с кем не собирались и посему оставили просьбу без ответа. К тому же только что прибыли еще двое проезжающих. В эту ночь на постоялом дворе ему сказали, что его конь захворал и упряжь пора переменить. Барух ничего не ответил, но спал чутким сном, прислушиваясь время от времени к ржанию бедняги Ламберта и до рассвета, вопреки совету конюха, сел на Ламберта и поехал навстречу солнцу. Вдали, все еще во тьме, его ждал знаменитый город Магдебург. Ламберт, начавший уже мочиться кровью, покорно шагал, повинуясь хозяину. Дойдя до берега Эльбы, он снял со скотинки седло и уложил ее на землю. Лошадь дышала так тяжело, что сердце разрывалось, и было ясно, что она страдает от невыносимой боли.

– Прости меня, милый Ламберт, – прошептал ему на ухо хозяин. И полоснул его ножом по шее. Конь вздрогнул всем телом, сильнее, чем епископский секретарь, и глаза его остекленели. Не дожидаясь, пока тот умрет, Барух, удостоверившись, что никто за ним не наблюдает, ловким движением распорол ему живот. Запустил руки в вонючую полость гниющего брюха и продолжал резать, чтобы добраться до желудка. Монеты посыпались одна за другой, окровавленные, грязные, но целые и невредимые, возвращая Баруху его золото. Он собрал их все до единой. Когда он вынимал последнюю монету, ему почудилось, что тело Ламберта еще подрагивает. Прощай, Ламберт, пробормотал он, не оборачиваясь, и ушел, унося седло.

Барух Бенедикт Геррит Питер Ансло Ольсон ван Ло Нильсен пару дней прошел пешком. Потом, в окрестностях Медкема купил себе гордого горячего скакуна, назвал его Ламбертом и поскакал вперед, подальше от тех мест, где, сам того не желая, оставил следы своего присутствия.

5

По прошествии тридцати шести дней полного лишений пути, славен будь Адонай, я наконец достиг цели. Перед моими глазами, до боли наглядевшимися на зимние равнины, простирался город Лодзь, и где-то там, в одном из его домов, меня ждала семья, которой я должен был вручить драгоценный подарок.

(Как нам выпало такое счастье.)

– Вас все в округе знают и уважают, реб Исаак: стоило мне спросить, и мне тут же точно указали, где вы живете. А первым человеком, которого я увидел, подходя к дому… была милая Сара, она стояла на куче угля и глядела на дорогу.

(Что он за прелесть. Сладкий ты мой.)

– Так я приехал к вам. Теперь вы все обо мне знаете.

Все чинно помолчали, не нарушая наступившей тишины. Молчание прервал сам Барух, отпив глоточек теплого, такого вкусного, вина.

– Я не хочу быть для вас обузой, – сообщил он. – А потому, если вам это не в обиду, начну готовиться к отъезду домой, в Амстердам, как только немного отдохну.

(Что он такое говорит, не успел приехать и назад?)

Тишина. Исааку Маттесу казалось, что недурно было бы гостя к себе в помощники, открыть ему тайны искусства огранки бриллиантов, раз уж Хаим так отдалился от него и погрузился в книги и молитвы. Темерль думала, бедный мальчик, пусть отдохнет, сколько ему необходимо, дорога очень опасная. До лета ему никуда не уехать. Хаим зорко глядел Баруху в глаза, но молчал. Даже про себя молчал.

(Пусть он останется. Останься. Навсегда, Иосиф.)

Ночью, когда все спали, Хаим Маттес настойчиво потряс его за плечо. Юный Барух в полусне решил: ну всё, Мартен велел меня разыскать, и мне конец.

– Иосиф, проснись!

Прошло некоторое время, пока он не понял, что перед ним недоверчивый Хаим со свечой в руках. Барух чуть привстал, раскрыв глаза от испуга. Да, это был Хаим. Он успокоился.

– Что тебе нужно? Что случилось?

Хаим положил ему руку на плечо, не давая встать.

– Ты нам весь вечер врал.

– Чего?

– Никто моего отца в Амстердаме не знает. Это неправдоподобно.

– Он был в списке. И ему все показалось правдоподобно.

– Гордыня и тщеславие застилают нам глаза.

– Читай сам свою Тору, а меня оставь в покое.

Хаим поставил свечу на столик. Светотень в комнате наводила на мысли о Караваджо и Рембрандте. Хаим снова не дал Баруху подняться.

– Зачем ты вообще приехал?

– Меня прислал учитель.

Хаим разжал кулак. Пять золотых флоринов. Он положил их на столик.

– А откуда у тебя такое богатство? У тебя ими вся сумка набита.

– Такими поступками ты оскорбляешь гостеприимство собственной семьи.

– Зачем ты сюда явился?

– Хочешь успокоиться, скажи отцу, чтобы посмотрел… ну, например, правда ли, что Ицке Герц из Варшавы продает второсортный товар по цене первосортного.