Музыка на чёрных пластинках, которую слушают, самая разная. Итальянские арии, французские вариации горна на тему народной мелодии и, конечно,
С этой картиной мира Манн бережно обращается в «Волшебной горе»: «необходимо соблюдать величайшую сдержанность в интонации», – но она оказывается романтической, полной очарования смерти:
Сеттембрини, рассудочно мыслящий наставник и друг Ганса, уже предупреждал его об опасностях музыки, и связь между смертью и музыкой то и дело возникает на всем протяжении романа. Когда Ганс смотрел на рентгеновский снимок своей руки, впервые задумавшись о собственной смертности, «лицо у него сделалось таким, каким оно бывало, когда он слышал музыку – глуповатым, сонливым и благоговейным, а голова с полуоткрытым ртом склонилась на плечо».
Появившись в главе о граммофоне, где великолепно совмещаются ультраромантизм и нарочитая медицина, любимая песня Ганса снова возникает в самом конце книги:
«Где мы? Что это? Куда забросили нас сновидения?» – спрашивает рассказчик. Перед нами пейзаж прямо из «Зимнего пути», будь то, например, «угрюмое небо, которое непрестанно ревет глухими раскатами грома» («Ненастное утро») или щербатый, полуразрушенный дорожный указатель («Дорожный столб»). Грязь вместо снега и три тысячи «лихорадочно возбужденных мальчиков», которые «кричат срывающимися голосами». Один из них – центральный персонаж книги, который на протяжении примерно тысячи страниц был затворником санатория в снежных горах, «А вот и наш знакомый, вот Ганс Касторп! Мы уже издали узнали его по бородке, которую он отпустил, сидя за «плохим» русским столом. Он, как и все, пылает, как и все, промок. Он бежит, его ноги отяжелели от черноземной грязи, рука сжимает на весу винтовку с примкнутым штыком. Смотрите, выбывшему из строя товарищу он наступил на руку подбитым гвоздями сапогом, он глубоко затаптывает эту руку в покрытую обломками ветвей вязкую землю. И все-таки это он. Что? Он поет? Так поют иногда, ничего не замечая вокруг, так пел вполголоса и он, оцепенев, в волнении, без мыслей, пользуясь своим отрывистым дыханием». И поёт он «Липу»: «… Как много слов заветных/В кору ей врезал я!.. И как бы мне шептала/Она, шумя листвой…» Так, в сумятице, в дожде, в сумерках он исчезает из виду.
Полкниги назад Ганс уже сделал безуспешную попытку бежать с Волшебной горы. Пейзаж был снежным. Зная теперь, что «Липа» в романе венчает кульминацию, где она упоминается, легко считать аллюзии «Зимнего пути» и в описании этого прерванного путешествия.
Глава называется «Снег», и в ней создан или подсказан параллелизм судьбы, тяготеющей над скитальцем «Зимнего пути», которого сама его натура заставляет странствовать среди зимних пейзажей, и рока Касторпа, манновского главного героя, страдающего туберкулезом, попавшего в уютный, но гибельный мирок заваленного снегом санатория, где проходит основная часть действия. В «Снеге» Ганс бежит из заточения, отважившись покинуть зачарованные пределы, и теряет дорогу. В этой ситуации он задаёт себе главные вопросы бытия. Чтение «Снега» – это по меньшей мере хорошая подготовка воображения и сознания, чтобы исполнить или прослушать «Зимний путь».