«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости

Это знаменитый фрагмент о пирожном мадлен из книги Пруста «В поисках утраченного времени» о том, как герой восстанавливает воспоминания, целый каскад ассоциаций, который вызван вкусом мадлен. Пирожное имеет тайную связь с липой, потому что его макают в чай с липовым цветом, tilleul. Пруст был не единственным автором Прекрасной эпохи на рубеже XIX–XX веков, писавшим о связи между липовым цветом и непроизвольными воспоминаниями. В работе 1904 года «Функция памяти и аффективное воспоминание» французский психолог Фредерик Полан рассказывает о собственном откровении, менее поэтично передавая то же, что и Пруст: «Так мы вновь открываем там и сям в нашей памяти следы давних впечатлений, которые как будто бы не имеют никакого отношения к настоящему, но которые возникают в нашем сознании в подходящий момент… Так я помню впечатление, которое произвел на меня нежный запах падающего липового цвета (fleurs de tilleul) во дворе школы, где ребёнком я учился читать».

Как и большинство великих стихотворений и песен, «Липа» отличается сложностью, которая пресекает всякую попытку излишней назидательности. Слишком легко принять точку зрения Манна и согласиться, что содержание песни – смерть, тонкое искушение, нашептываемое скитальцу: ты обретешь покой, только если ляжешь и уснешь в снегу под этим деревом смертным сном. И действительно тему песни – смерть, так же как и фигуру шарманщика из последней песни цикла многие поняли в духе средневековых и раннеренессансных плясок смерти, Totentanz. Komm her zu mir, Geselle, «Приди ко мне, приятель», шепот ветвей, само слово Geselle говорят об этом. Оно происходит от древневерхненемецкого gisello, сожитель, человек, с которым вместе живёшь, и стало означать странствующего работника, подмастерье. Здесь оно значит «спутник», «товарищ» – и это фамильярное обращение, даже панибратское. В более раннем цикле Шуберта «Прекрасная мельничиха», где на музыку положены стихи Мюллера, поэт использует то же самое слово, когда подмастерье смотрит в мельничный ручей и испытывает тягу погрузиться в его воды – туда, где он утопится в конце цикла. Тяга гипнотизирующая, влекущая и, вероятно, зловещая:

Und in den Bach versunken
Der ganze Himmel schien
Und wollte mich mit hinunter
In seine Tiefe ziehn.

И, погруженное в поток,
Видно все небо,
И он хочет затащить меня вниз
В свои глубины.

Und über den Wolken und Sternen,
Da rieselte munter der Bach
Und rief mit Singen und Klingen:
Geselle, Geselle, mir nach!

И над облаками и звездами
Раздается резвый лепет ручья,
Он зовет меня пеньем своим
И звоном: «Geselle, Geselle».

В то же время шубертовская липа, в точности как чай из цветков этого дерева у Пруста, пришпоривает память. Ещё один аспект образа, и совсем иной, чем соблазн смерти, – это любовь и память о ней. Дерево напоминает скитальцу о счастье, которое он некогда испытывал, и манит его испытать это счастье вновь. На возможность возврата к прошлому указывает открытость первой песни для толкований, неясность ответа на вопрос, покинул скиталец кого-то или был изгнан. Ключ к ответу в самой музыке. Уже в первых аккордах песни сливаются память и влечение, что тонко напоминает нам о страстном томлении в предыдущей песне «Оцепенение». К звучанию этих первых аккордов возвращает и конец фортепьянной партии, когда пение уже окончено. Что бы ни призывало скитальца назад – любовь или смерть, – он продолжает путь.

ПОСТСКРИПТУМ