Зимний сад

Когда Вера наконец добирается до Ленинграда, то видит, что город изменился не меньше, чем она сама. Все окна затемнены и обклеены бумагой; клумбы и лужайки в парках перерезают траншеи; всюду громоздятся «драконьи зубы» – бетонные надолбы, преграждающие путь танкам. Вокруг города, точно тюремные решетки, расставлены безобразные противотанковые ежи, а по улицам строем перемещаются солдаты. Очень многие выглядят такими же измученными, как и она; они потерпели поражение на одном из фронтов и теперь формируют другой, ближе к городу. В их усталых глазах она различает тот же страх, который поселился и в ней: Ленинград оказался далеко не таким неприступным, как им казалось. Немцы приближаются…

Дойдя до своей улицы, она смотрит на дом. Он не изменился, разве что все окна теперь заклеены. Все так же шелестят листвой деревья напротив дома, а над ними по-прежнему голубое небо – того же нежного оттенка, что и яйца дрозда.

Пока она стоит там, не решаясь сделать еще хоть шаг, ее до дрожи пробирает внезапное чувство, столь же сильное, как страсть или голод.

Ей хочется развернуться и убежать, отложить страшную весть хоть ненадолго, но она знает, что это ничего не изменит, поэтому делает глубокий вдох и ступенька за ступенькой поднимается на свой этаж.

Отворив дверь легким толчком, она видит родную квартиру – такую тесную и захламленную. Еще никогда этот дом, с облупленными стенами и расшатанной мебелью, не казался ей настолько прекрасным.

А вот и мама: в выцветшем платье и застиранной косынке, почти полностью скрывающей седые волосы, стоит на кухне у печки и что-то помешивает. Когда Вера входит, мать медленно оборачивается. Лицо ее расплывается в улыбке, от которой сердце у Веры почти останавливается. Но еще больнее ей делается, когда улыбка сползает с лица матери, сменяясь страхом.

– Мама! – Лева несется к ней, на ходу роняя игрушки. Аня торопится за ним, и оба набрасываются на Веру.

Как же сладко они оба пахнут, какие они чистые… Щеки у Левы мягкие, точно спелые сливы, Вера так бы его и съела. Она обнимает детей слишком долго, слишком крепко и, сама того не замечая, начинает сотрясаться в рыданиях.

– Мама, не плачь, – говорит Аня, вытирая ей слезы, – я сберегла твою бабочку. Я не сломала ее.

Вера нехотя отпускает их и выпрямляется. Дрожа всем телом, пытаясь подавить рыдания, она смотрит на мать, продолжающую стоять в дверях кухни. Она понимает, что с этим взглядом все, что еще оставалось в ней от детства, уходит безвозвратно.