Повисает напряженная тишина, слышно только, как кашляет Лева и грохочут вдалеке выстрелы. Медсестра выразительно смотрит на Аню.
Я словно впервые замечаю, как бледна моя дочь, какие у нее серые, в струпьях, губы, на шее воспалились нарывы, волосы вылезают клочьями.
Как я могла всего этого не видеть?
– Но… – я оглядываюсь, – вы же сказали, что его не пустят на поезд.
– Эвакуируемых слишком много. Никто не повезет умирающих. У вас есть бумаги на себя и дочку?
Как я сразу не поняла, что она пытается мне сказать? И как объяснить, каково это – внезапно понять? Даже нож в сердце не причинил бы мне столько боли.
– Вы предлагаете бросить его умирать? Одного?
– Он умрет в любом случае. – Медсестра смотрит на Аню: – А ее еще можно спасти. – Коснувшись моей руки, медсестра добавляет, перед тем как уйти: – Мне жаль.
В полном оцепенении я гляжу ей вслед. Не знаю, как долго я так стою, но тут раздается гудок паровоза, и я перевожу взгляд на дочь, которую люблю больше жизни, а затем на сына, которого у меня хочет отобрать смерть.
– Мама? – хмурится Аня.
Я беру ее за руку и вывожу из больницы. Возле вагона я опускаюсь на корточки.
В ярко-красном пальто и огромных валенках дочка кажется такой маленькой.
– Мама?
– Я не могу оставить здесь Леву, – треснувшим голосом говорю я. «Нельзя, чтобы он умирал один» – вот что значат мои слова на самом деле, но разве можно сказать это пятилетней девочке? Поймет ли она, что такой выбор никогда не должен стоять перед матерью? Будет ли ненавидеть меня за такое решение?
На лбу у нее проступает до боли знакомая хмурая складка. На секунду перед моими глазами возникает прежняя Аня.
– Но…
– Ты сильная девочка. Ты справишься.
Она трясет головой, начинает плакать.
– Нет, мамочка. Я хочу остаться с тобой.
Я засовываю руку в карман и достаю клочок бумаги. Он пропитался запахом колбасы, и в животе тут же начинает урчать. Я пишу на бумажке имя дочери и прикрепляю этот клочок к лацкану ее пальто.
– Папа будет ждать тебя в Вологде. Отыщи его. Скажи, что мы с Левой приедем к вам в среду. А вы нас встретите.
Ложь практически осязаема. Я даже чувствую на губах ее привкус. Но Аня мне верит.
Я не позволяю ей обнять меня на прощанье. Она тянется ко мне, тянется, тянется, но я только подталкиваю ее к толпе, уже собравшейся вокруг нас.
Аня налетает на стоящую рядом женщину, та чуть не падает и тихо бранится.
– Мама…
Я толкаю дочь к этой незнакомой женщине, и та смотрит на меня пустым взглядом.