Зимний солдат

– Я знаю. Но это относится ко всем пациентам, пан доктор. Он пробыл здесь уже три недели. Веронал они могут ему давать с тем же успехом, что и мы, правда? Мы пошлем с ним инструкции. Мы не можем обращаться с ним иначе, чем с остальными, вы это знаете.

– Но он ведь и правда отличается от остальных, вы видели, какого прогресса мы достигли, – сказал Люциуш. Ему казалось сейчас, что он спорит не с ней, а с тем, кто присутствует здесь незримо, но близко. И он добавил: – Вы знаете, что они делают с такими людьми, чтоб послать их на фронт, – электричество, шарики Мукка… Это пытка.

– Я слышала, – перебила она. – Но мы полевой госпиталь, не реабилитационный. «Залатай и отправляй дальше», так? Если пациент достаточно здоров, чтобы перенести дорогу, мы его эвакуируем. Вынуждена напомнить пану доктору, что прямо по ту сторону равнины – казаки.

– Фронт в ста километрах от нас, сестра.

– Пан доктор. Фронт приближается быстро.

Снаружи снег на крыше поскрипывал под ветром. Они стояли лицом к лицу в средокрестии, сверху лился слабый свет. Впервые на своей памяти Люциуш понял, что сердится на нее. Он чувствовал, что невольно повышает голос, ему было неловко, что так много для него поставлено на карту.

– Я не могу, – сказал он. – Я давал клятву. Не навреди.

– Как скажете. – Она сжала губы и сделала реверанс; он успел хорошо узнать этот ее знак несогласия.

Маргарета повернулась, чтобы уйти, но остановилась.

– Пан доктор?

– Да?

– Вы оставляете его ради его блага. Не ради нашего, надеюсь.

Грузовик ждал у церкви.

Снег засыпал капот и брезентовый верх. Парочка деревенских детей, тащивших хворост, остановились, чтобы поглазеть на них. Люциуш проводил отобранных для эвакуации солдат, которые один за другим отдали ему честь и забрались в кузов. Брезентовый полог закрыли. Если бы не слабый кашель польского рядового, можно было и не догадаться, что внутри кто-то есть.

Водитель наклонился к мотору, повернул ручку. Мотор захрипел, но не завелся. Водитель предпринял еще одну попытку. На этот раз мотор не издал ни звука.

Он выпрямился, ругаясь.

– Шланги замерзли. Нужна горячая вода.

Водитель пошел обратно в церковь, оставив пациентов в кузове. Люциуш не двинулся с места – ему было не по себе, что больные ждут на холоде. Водитель казался ему слишком беспечным, грузовик – слишком маленьким и ненадежным. Внутри брезентового шатра голые скамейки; у пассажиров нет ничего, кроме одеял и друг друга, чтобы согреться. Что, если у польского рядового снова обострится пневмония? Может, он поэтому кашляет? А чешский офицер иногда до сих пор бывает не в себе. И солнце уже заходит. Что, если им придется остановиться среди ночи?

Хотя бы Хорвата нет среди них, подумал Люциуш. Да, он пытался успокоить себя самого: он испытывал облегчение, что Хорват остается.

Но остальные… Он почти собирался уже откинуть брезент и вывести пациентов, когда водитель вернулся с кастрюлей кипятка, которая покачивалась в его руках, выплескивая воду.

В ту ночь, сидя в нескольких шагах от Йожефа Хорвата, Люциуш высыпал на лист бумаги оставшийся веронал.

Шестнадцать таблеток. Восемь дней до того, как они снова начнут его терять; девять-десять, если считать таблетки, рассыпавшиеся в пыль.

8

Он был прав: фронт находился далеко. В Латвии и Белоруссии, в Италии, в Месопотамии, в Вердене. В Галиции и Буковине всю зиму продолжались бои, но это были незначительные стычки, бесконечные мелкие передвижения туда-сюда, переход из рук в руки заснеженных равнин, разрушенных мостов, развороченных воронок, пастбищ. Теряли мало, завоевывали еще меньше.

Однажды, в середине марта, они услышали звуки обстрела – так им показалось – и осторожно выскользнули из церкви, чтобы посмотреть, что происходит. А на самом деле деревенская жительница с раскрасневшимся от натуги лицом меняла штакетину и колотила по ней обухом топора.

Время от времени подъезжали эвакуационные грузовики, в основном из венгерских частей, чтобы выгрузить солдат, раненных в долине. Их пытались переправить через горы в госпитали Мункача и Марамарошсигета, но этому мешали снежные заносы. Среди эвакуируемых тоже попадались люди с «военным неврозом» – солдаты, которых трясло, солдаты, принимавшие причудливые позы, солдаты, которые валились на землю при попытке шагнуть. Как и у Хорвата, у них не было видимых ран; как у Хорвата, их паралич нельзя было четко классифицировать. Но они отличались от него и были больше похожи на то, что описывали Брош и Берман. Они ели, разговаривали, плакали, и движения их были целенаправленны; некоторые с головой закрывались простынями от малейшего шороха.

Люциушу хотелось попробовать дать им веронала – на предыдущей неделе запасы были пополнены. Но Хорвату, чтобы не возобновились припадки, требовались теперь дозы заметно больше, и Люциуш по-прежнему опасался, что таблеток не хватит. Хорват находился в его госпитале уже почти месяц, и Люциуш все больше мрачнел и даже злился, хотя и не знал, собственно, на кого.

В конце месяца появился конный призывной конвой.