Зимний солдат

– Слушайте, если кто-нибудь что-нибудь знает про личный состав медслужбы, это штаб местного командира вашей армейской группировки. В вашем случае – в Коломые.

– Но ведь Коломыя же пала, – сказал Люциуш.

Карлович осекся, осознав ошибку.

– Ну, мы уже это обсуждали. Я вам говорю все, что знаю. – Но Люциуш, видимо, выглядел таким несчастным, что Карлович сжалился. – Слушайте, – сказал он, – вы хоть знаете, к какому полку она приписана?

Люциуш не сразу ответил: до сих пор он говорил в общих словах – персонал, сестры. Но Карлович явно понял. Смысла скрываться не было.

– Она на добровольной службе. Монахиня.

– Монахиня? Ух ты. – Карлович мимолетно ухмыльнулся этой пикантной подробности. Он снял очки и провел ладонью по лицу, прежде чем снова их надеть. – Тогда никто ничего не знает, друг мой. Спрашивайте папу римского.

Он подвинул в сторону Люциуша документ на столе. Люциуш не шелохнулся.

– Что это? – спросил он.

– Приказ о вашей перегруппировке.

Люциуш покачал головой:

– Нет, простите, не могу. Сейчас не могу. Я должен туда добраться. – Его голос зазвучал отчаяннее. – Я должен их найти. Я обещал вернуться.

Карлович уже надел очки.

– Она, должно быть, неотразима, лейтенант. Но я вам говорю – госпиталя больше нет. Kaputt. Вас перебрасывают, транспорт до Перемышля уходит сегодня вечером. Там вас припишут к эвакуационному составу. Скажите спасибо, а то могли бы и на фронт послать.

13

Теперь он был не одним человеком, а двумя.

В Перемышле, с учетом срока службы, Люциуша произвели в чин Oberartz – главного врача – санитарного эшелона из десяти вагонов. Ему повысили жалованье, вручили новую форму с саблей и тот же полевой справочник, какой он получил в Граце два года назад. Под его началом оказались два врача, три санитара и десять медсестер.

Согласно бумагам, которыми его торжественно снабдили, поезд представлял собой эвакуационный госпиталь, оборудованный по последнему слову для лечения солдат с тяжелыми ранениями. Люциуш провел на войне уже достаточно времени, чтобы усомниться в этом, но и весь скептицизм не мог подготовить его к тому, что он увидел, когда в день отъезда окружной медицинский инспектор повел его по вагонам. У поезда не было окон и половины дверей не хватало. Если бы не огромные красные кресты с обеих сторон состава, он бы решил, что эти вагоны погонят на свалку. «Отделения», разместившиеся в опустошенных купе, представляли собой ряды носилок в два яруса, подвешенных на пружинах к потолку. Медицинские запасы в металлических шкафчиках с многочисленными вмятинами были столь же скудны, как и в Лемновицах; пол в туалете был усыпан крысиным пометом. Его койка, сразу за локомотивом, представляла собой матрас, из которого уже начал вылезать конский волос. К керамической раковине зеркало не прилагалось; на ней валялась оставленная бритва, которую инспектор, смутившись, засунул себе в карман. Стенной шкафчик открывался, только если по нему ударить ногой.

Сначала они базировались в Кракове и каждую неделю отъезжали в дальние города, подбирая пациентов, стекающихся в эвакуационные пункты по всему галицийскому фронту. Поезд медленно тащился по южной Польше вдоль заброшенных полей и бесконечных армейских лагерей. Электрических лампочек не было ни в одном цоколе, и по ночам поезд освещали керосиновые лампы, пока как-то раз состав не тряхнуло и одна из них не опрокинулась на стопку постельного белья. После этого они передвигались в темноте, и на потолке мерцали отсветы далеких пожарищ. Колеса не были смазаны и скрежетали так громко, что разговаривать было практически невозможно. Его ассистентами были моравский деревенский дантист и ретивый студент-медик из Вены, только что закончивший пятый семестр; он до того плохо смыслил в практической стороне медицины, что Люциуш не мог оставить его одного ни на секунду.

Как я когда-то, думал он, и если бы не ужас при мысли о том, что может натворить порывистый юноша, он испытал бы гордость за тот большой путь, который преодолел.

Иногда, торопливо двигаясь по дергающимся вагонам, Люциуш мельком видел далекие южные горы. Но в движении, к счастью, на то, чтобы предаться воспоминаниям, времени почти не бывало. Вокруг царил хаос; он занимался теми, кто кричал громче всех или успевал ухватить его за халат. Многим пациентам в полевых условиях успевали оказать лишь самую необходимую помощь; кости не были вправлены, временные шины никто не трогал по нескольку дней. В Лемновицах Маргарета научила его не усердствовать с ампутациями; теперь он не задумываясь удалял переломанные суставы, лишь бы солдаты не мучились при каждом движении. Иногда это на медицину-то не было похоже. Он чувствовал себя мясником – взрезателем плоти, пильщиком костей.