Зимний солдат

Люциуш повторил свой рассказ. Его пост, его госпиталь. Коломыя. Ближайший поезд.

Начальник кивнул в сторону локомотива, который стоял у платформы:

– Вот.

– Где мне взять билет?

– Билет? Вы смеетесь? – Он махнул рукой в сторону поезда: – Вот. – Со смехом: – Первый класс.

Толпы беженцев, в основном крестьяне, уже ломились в вагон. Люциуш ухватился за дверной проем, потом за лестницу и взобрался на крышу; поезд тронулся. Вагоны были сплошь облеплены людьми. Поезд застонал под их массой, и казалось, сейчас он со всеми этими телами опрокинется наземь. Но вот они двинулись – со станции, через городок. На крыше, рядом с ним, беженцы держались друг за друга, чтобы не свалиться. Двое мальчишек во все глаза уставились на его окровавленное лицо. Он подумал, что мгновение запечатлевается в их памяти, и когда потом они будут думать о войне, они вспомнят эту картину.

Люди крепко прижимали к себе свои пожитки. Люциуш понял, что где-то потерял рюкзак – то ли неосмотрительно снял, то ли его снесло с плеча артиллерийским залпом. Он в ужасе похлопал себя по карманам и с облегчением обнаружил, что бумажник и документы на месте. Он вспомнил давнее предупреждение Маргареты: И держите все документы при себе, у австрийцев дурная привычка считать, что любой человек без их бумаг – шпион.

Они проехали еще какие-то хутора, еще какие-то долины. Солнце пекло; люди вокруг прятались под одежду. Он прикрыл глаза козырьком ладони; отсюда долина просматривалась далеко, до широкой реки, за которой маршем двигалась русская армия. Если присмотреться, он даже мог увидеть точки всадников, скачущих через равнину. Одних пехотинцев хватало не меньше чем на три-четыре дивизии. Но они были так далеко, что он мог полностью закрыть их ладонью.

Он обернулся и посмотрел на горы, уходящие вдаль за столбом паровозного дыма. Невозможно поверить, что вчера утром, в этот же час, он отправился с Маргаретой к реке. А теперь? Когда она узнает, что произошло? Новости добираются по долине не быстро, но если направление ветра позволяло, она могла слышать обстрел… Как ему хотелось дать ей знать, что он жив, что он возвращается! Он снова представил карту. Если ему повезет, если из Коломыи ходят поезда, может быть, к вечеру он сможет добраться до Надворной; оттуда – тридцать километров вверх по долине. Учитывая передвижения войск, может быть, он сможет проехать с ними часть пути. Но если нужно – пойдет пешком, даже ночью.

До Коломыи они добрались вскоре после полудня. Лицо у него сгорело на солнце, ноги затекли.

На станции он спросил, когда пойдет поезд до Надворной.

У толстого, взмокшего от жары билетера нос был сломан, двух нижних зубов не хватало. Нет поездов до Надворной, сказал он. Весь подвижной состав перенаправили под нужды армии в Слободу-Рунгурску. Если ему нужно попасть в Надворную, придется сначала добираться до Станиславова и там искать эшелон на юг.

– До Станиславова? – с ужасом переспросил Люциуш. Станиславов был еще в семидесяти километрах к северу. Он как будто боролся с отступающей волной, которая уносила его все дальше и дальше при каждой попытке сделать шаг к берегу. – Нет ничего, что идет до Надворной прямо? Я врач, там мой госпиталь.

– Да вы хоть кайзер будьте, – сказал билетер, – поездов все равно нет.

Он разместился неподалеку от станции на кишащем блохами постоялом дворе, где лестницы постоянно скрипели под ногами убывающих и прибывающих. Оказавшись один в комнате, он долго стоял перед потемневшим треснутым зеркалом, которое висело над раковиной. Сначала он почти не мог узнать себя: грязное лицо затекло, корка засохшей крови покрывала ухо и волосы. Возле плеча рубашка была продырявлена пулей. «Да, отец, в меня стреляли казаки», – подумал он со всей веселостью, на которую был сейчас способен. Сквозь дырку угадывался синяк – там, где Маргарета его укусила. Он прикоснулся к своему плечу. Два моих шрама, подумал он.

Он закрыл глаза. Даже кожа хранила память о ней. Он мог представить себе, как она прикасается к нему, слушая его рассказ. «В меня стреляли казаки». Как и отец, она будет им гордиться.

На раковине лежал потрескавшийся обмылок. Он вымыл лицо и волосы и долго отстирывал рубашку, пока кровь не вылиняла во что-то туманное и неопределенное.

Следующий поезд на Станиславов должен был уйти после полудня, но его отменили, чтобы перебросить солдат к югу. Люциушу велели прийти на следующий день. Он провел еще одну ночь на постоялом дворе и от беспокойства уже не спал. Он пришел на станцию с твердым отчаянным намерением прошагать весь путь до Надворной вдоль колеи, а оттуда уже до Лемновиц. Можно же просто идти вдоль путей, сказал он себе, Австрия готова на все, чтобы защитить железнодорожные пути, – хотя, следуя этой логике, русские готовы на все, чтобы их отбить. Но ждать он больше не мог. В галантерейной лавке Люциуш купил новый походный мешок, а в соседней пустой булочной – два последних печенья, за бешеные деньги.