Зимний солдат

К тому же была весна. По всему городу, на бульварах, в парках он видел солдат, воссоединившихся со своими возлюбленными. Юбки стали немного короче. Он не знал отчего – то ли из-за нехватки ткани, то ли из-за погоды, то ли от легкомыслия, которое охватило всех после стольких трудностей. Но повсюду были открытые щиколотки и шеи. Поскольку все драгоценности были предположительно отданы на военные нужды, девушки стали украшать себя полевыми цветами, собранными в заброшенных садах, продевали их в петлицы, крепили к шляпкам. Теперь, когда его пациентов навещали родные, он видел, как молодые жены заботятся о раненых мужьях, и чувствовал укол желания. Безумием было завидовать солдату, парализованному ниже шеи, или тому, кто принужден был надевать жестяную маску, чтобы не пугать собственных детей. Но жены всегда так принаряжались, так прелестно звучал акцент – чешский, словенский, – и иногда, когда они благодарили его, они даже протягивали ему руки. Всего на мгновенье, и он не подносил их к губам, а просто легко пожимал, принимая их благодарность, как будто в кругу друзей.

А иногда он слышал шуршание простыней в углу. Вспыхнувшие щеки, возня с юбкой, расстегнутая пуговица на блузке. Это неважно, говорил он себе, хорошо, что солдаты могут сорвать это мимолетное удовольствие. Но томление в груди было тут как тут, невозможно было его отрицать.

Чтобы справиться со всем этим – с весной, толпами, материнским советом, хорошенькими солдатскими женами, – он снова начал совершать прогулки. Мимо дворцов на Ландштрассе, казарм возле Карлсплац, мимо проституток, прохаживающихся по лишенному деревьев Рингу. Мимо заколоченного здания Оперы, мимо статуи Гете в Императорском парке, по маргариткам, растущим прямо под ногами. К каналу, к собору Святого Стефана, к Северному вокзалу – смотреть, как прибывают поезда.

Однажды поздним апрельским вечером, когда его на несколько часов подменил приходящий консультант, Люциуш обнаружил себя в парке Марии Йозефы, возле Арсенала и Южного вокзала. Почти всю неделю шел дождь, а теперь распогодилось, и парк был запружен семьями, нежными парочками и компаниями солдат, получивших увольнительную. Солдаты флиртовали с гувернантками и с девицами, торгующими всякой мелочью. Он принес с собой пару выпусков «Военно-медицинского журнала» и устроился на скамейке посреди парка, недалеко от пустого фонтана, где Нептун, выбеленный голубиным пометом, вздымался над стаей дельфинов, плывущих по мраморным волнам. Воздух был влажный, небо низкое, цвета вороненой стали. Он пытался читать, но мысли его постоянно возвращались к Маргарете и к предложению матери, и вдруг он услышал взрыв смеха из толпы, собравшейся на аллее за ракитником, недалеко от главного входа.

Вначале он не обращал внимания на шум. Улицы кишели бродячими артистами: они играли на скрипках и аккордеонах, показывали фокусы. Зачастую это были ветераны, и он приближался к ним с осторожностью, боясь воспоминаний, которые они вызывали. Но гуляющие явно получали от представления гораздо больше удовольствия, чем он от статьи о психозах, вызванных голодом, поэтому он поднялся и пошел к толпе, собравшейся вокруг шарманщика и медведя.

Шарманка стояла на коляске с большими черными колесами, как у дилижанса, с лакированными ободами; железная ручка была обита плюшем. На крышку шарманки было накинуто покрывало, а корпус расписан блестящими зелеными завитками и ягодами земляники. И еще на нем позолоченным витиеватым шрифтом было выведено имя, неразличимое на расстоянии.

Медведь оказался в действительности коренастым человечком, полностью скрытым в настоящей медвежьей шкуре, только лапы были отрезаны, а руки и ноги танцора продеты в дырки. В этом было что-то первобытное и одновременно ужасное. Большая часть медвежьего черепа была удалена, и кожа натянулась неровно: нос был скособочен, одно ухо выше другого – все это мучительно напоминало Люциушу перекошенные гримасы пациентов, раненных в лицо. На месте глаз красовались белые ракушки с намалеванными красными зрачками.

Танцор выглядывал изо рта медведя, который был широко открыт, а губы были закреплены так, чтобы казалось, будто зверь скалится. Шарманка играла тарантеллу. Медведь кувыркался, крутился и как раз закончил танец с грудастой девицей в ситцевом розовом платье с оборками, когда легкая морось перешла в дождь.

По толпе прошел стон; сначала шарманщик просто получше прикрыл шарманку, а медведь продолжал танцевать. Тут и там с треском открывались зонтики, парочки теснее прижимались друг к другу, женщины накидывали шали на голову. Люциуш засунул журнал под пальто. Потом небо потемнело, как будто что-то огромное проплыло и закрыло солнце – цеппелин или гигантская птица. Дождь перешел в ливень. Тарантелла замолкла, шарманщик торопливо укутал шарманку, медведь снял голову с плеч и пошел с ней по кругу собирать дань.