Зинаида Гиппиус. Муза Д. С. Мережковского

Зинаида Николаевна делает доклад в Религиозно-философском обществе о том, что всякая война – это «сниженье общечеловеческого уровня». Но большого успеха она не имеет. Даже кроткий воспитанник Духовной академии, историк церкви Александр Карташев, близкий друг сестер Гиппиус, настаивает на том, что война – дело, оправданное с религиозной точки зрения. Да и Дмитрий Философов вовсе не такой уж противник войны, как Мережковские.

Политическая жизнь России кажется каким-то тягостным бредом; всемогущий Распутин назначает и снимает министров.

Очевидно одно: все это безумие долго длиться не может, оно должно чем-то кончиться. Только вот чем – вопрос открытый. Думу то собирают, то распускают. В это время Мережковские дружат с Керенским.

«Министры летели, как осенние листья с дерев, по манию Распутина. По его же манию назначались новые: „Этот будет ладен“. Но и „ладный“ летел, если Гришка начинал подозревать его в покушении на его персону. Так, свою же креатуру Хвостова он, очень скоро сменив, не иначе называл, как „убивцем“. Любил среди разливанного моря своих попоек пророчествовать о войне, что она, мол, кончится, когда наши корабли подойдут к Вене».

З. Гиппиус

Зима 1915/16 года выдается очень тяжелой, и весной следующего года супруги решают отдохнуть. Едут в Кисловодск, а потом на дачу в окрестностях Петербурга. Но и там было неприятно. Место было выбрано неудачное, с болотами и «ржавой речкой». Вокруг буйствовали деревенские хулиганы – их стало значительно больше во время войны. Возвращаются в Петербург, где все сильнее ощущается «атмосфера удушья».

В декабре супруги снова отправились в Кисловодск. Там, как и в Петербурге, стояли суровые морозы, но «дышалось легче вдали от бреда». Здесь узнали об убийстве Распутина, но не обрадовались. Как-то чувствовалось, что это уже ничего не изменит. Со свойственной ей проницательностью Зинаида Гиппиус предвидела, что революция во время войны может превратиться в «чудовище», в «хаос без имени». В январе 1917 года Мережковские вернулись в столицу.

Февральская свобода

И вот в феврале 1917 года свершилось то, чего так долго ждали и боялись. Революция восторжествовала. Почти все свидетели этих событий вспоминали всеобщую радость, чувство душевного подъема. Вот как описывает Гиппиус день 1 марта, когда победа революции была уже несомненной и весь Петербург ошалел от счастья.

Но Зинаида Николаевна была в первую очередь не публицистом, а поэтом. И свои чувства она лучше всего выражала в стихах.

Пойдем на весенние улицы,
Пойдем в золотую метель.
Там солнце со снегом целуется
И льет огнерадостный хмель.

По ветру, под белыми пчелами,
Взлетает пылающий стяг.
Цвети меж домами веселыми
Наш гордый, наш мартовский мак!

Еще не изжито проклятие,
Позор небывалой войны,
Дерзайте! Поможет нам снять его
Свобода великой страны.

В круговерти революционных дней промелькнуло множество лиц, Зинаиде Николаевне более всего запомнился Блок, недоуменно вопрошающий:

– Как же теперь… ему… русскому народу… лучше послужить?

И все же с каждым днем становилось все более ясно, что самое худшее не позади, а впереди, и тревога нарастала, а вера убывала. Дума, Временное правительство были бессильны перед Советами рабочих и солдатских депутатов. Зинаида Николаевна надеялась на лучшее, но у Мережковского оказался гораздо более сильный дар предвидения: еще в марте 1917 года он говорил о том, что судьбу России будет решать Ленин. Надо учесть, что самого большевистского вождя в это время даже не было в Москве. Гиппиус, смеясь, прозвала Ленина «Тришкой»: это в тургеневском «Бежином луге» все боялись прихода некоего таинственного инфернального Тришки. Ленин действительно вскоре прибыл – как известно, в запломбированном вагоне.