Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

Я убедила себя, что должна сыграть в эту игру. На девяностый день моего девяностодневного окна покупок я вручила штаб-квартире чек на весь свой сберегательный счет, чтобы купить как можно больше своих опционов. Когда я стояла у гостевого входа в ожидании, пока администратор плана акционирования соберет документы, и наблюдала, как бывшие коллеги счастливо болтали в кофейне компании, я мучительно чувствовала, что уход был огромной ошибкой.

Некоторые нелестные истины: за стенами власти я чувствовала себя неприступной. Общество менялось, и внутри империи, внутри машины я чувствовала себя в большей безопасности. Предпочтительнее быть на стороне следящих, чем на стороне выслеживаемых.

Бывшие сотрудники open-source-стартапа все еще ошивались в чате, в клубе бывших сотрудников, где пытались переманивать друг друга в свои новые стартапы между спорами о том, будут ли наши опционы на акции когда-нибудь чего-нибудь стоить. Они говорили гадости и обменивались спекулятивными финансовыми рекомендациями. Они продолжали обмениваться фотографиями устройств домашнего офиса и мягких игрушек кото-осьминогов. Они ностальгировали по былым встречам сотрудников на высшем уровне, по потерянным выходным, по грандиозным вечеринкам в офисе, по временам, когда командообразующий поиск сокровищ завершался селфи со стриптизершами, временам, когда они хранили запас кислоты в штаб-квартире. Их воспоминания застывали в общую мифологию. Истории, известные мне, теневая устная летопись осталась невысказанной.

В июне появились новости о том, что стартап для программ открытого исходного кода куплен за семь с половиной миллиардов долларов очень спорным конгломератом из Сиэтла. В девяностых конгломерат пытался остановить движение программного обеспечения открытого исходного кода – но наступила новая эра, настаивавшая на том, чтобы в сделке участвовали все.

В чате бывших сотрудников люди сравнивали полученную из вторых рук информацию о цене акций, размещали свои праздничные фотографии в футболках с осьминогом. «То чувство, когда ты просыпаешься на пенсии», – написал один из первых сотрудников. Другая выразила двойственное отношение к непредвиденно свалившемуся богатству. «Это похоже на кровавый алмаз, – написала она. – Ценно, но получено ценой непростительных человеческих потерь».

Не просто алмаз, а целая шахта. Значительная часть бывших коллег стали миллионерами и мультимиллионерами, учредители стали миллиардерами. Венчурные капиталисты дозаправились. Я была рада за друзей, в особенности за невероятно много работавших сотрудников более низкого уровня, и их семьи, для которых почти шестизначный исход менял жизнь. Я думала, разработает ли компания внутреннюю классовую иерархию, а потом вспомнила, что она у нее уже есть.

Мои акции стоили около двухсот тысяч долларов без налогов. По моим стандартам неожиданно, хотя для отрасли скромно: меньше средней зарплаты во всеми ненавидимой социальной сети, меньше шестисот тысяч, прямо депонированных на банковский счет ранним представителям службы поддержки, меньше многомиллионных сумм, выплаченных тем, кого я подозревала в нанесении невосполнимого ущерба коллегам. Я не испытала никакой гордости, только облегчение и чувство вины.

Мне повезло. Опустошить свой банковский счет для выкупа опционов на акции было возможным только потому, что я знала: я смогу занять деньги у семьи или у Иэна. Некоторым коллегам, преимущественно женщинам на нетехнических должностях, чья работа служила фундаментом компании, но зарплаты не позволяли делать сбережения в самом дорогом городе страны, предложили щедрые пакеты акций, которые после ухода из компании они были не в состоянии выкупить. Я слышала, что некоторым женщинам обещали продление окна приобретения, однако по истечении срока действия передачи акций совет наложил вето на продление. Приобретение было уникальной золотой жилой. Они ее упустили.

Плоская структура, меритократия, не подлежащие обсуждению предложения. Системы функционируют как задумано.

Той же весной ушел в отставку гендиректор аналитического стартапа. «Мне просто нужен перерыв, – сказал он журналисту. – Это был марафон». В социальных сетях он вступил в ряды влиятельных интеллектуалов индустрии, вносящих вклад в жанр учредительского реализма с рекомендациями терапии и содружества, сообщавших в микроблоге о своем эмоциональном развитии в режиме реального времени.

Мои бывшие коллеги приветствовали это решение в чате бывших сотрудников аналитического стартапа. Шутили о приглашении гендиректора на канал. Ставили смайлики его мотивирующим постам. Обсуждали, со сколькими десятками миллионов гендиректор ушел с поста, и, как принято у бывших сотрудников все еще частных компаний, будут ли их опционы на акции когда-нибудь чего-нибудь стоить. Я подумала, больно ли было гендиректору покидать построенную им компанию, воспринимал ли он это как потерю. Думала, сохранил ли он доступ к «Режиму бога».