Зловещая долина. Что я увидела, попав в IT-индустрию

Руководители и венчурные капиталисты, чертовы патриоты с обязательствами по доверенности, протягивали оливковые ветви выборным должностным лицам. Лидеры индустрии протестовали в аэропортах или, по крайней мере, позировали для фотографий. Они выступали за более щедрую политику иммиграции, отдавая приоритет иммигрантам, умевшим программировать.

Все слишком поздно ложились спать, прокручивая тревожные мысли, и алгоритмы рекламы потворствовали им. Друзья покупали продаваемые им в социальных сетях утяжеленные одеяла для людей с сенсорными расстройствами и лежали под ними, вытянув руки вдоль туловища, в ожидании, когда упадет окситоцин. Циркулировала фашистская идеология и параноидальные заговоры. Обман, дезинформация и мемы, долгое время бывшие атрибутами культуры форумов, переместились в гражданскую сферу. Троллинг стал новой политической валютой.

В новостях была нацистская иконография, а в почте команды «Условия предоставления услуг» – нацистская риторика. Наше поле деятельности было еще новым и не унифицированным. В зависимости от компании наша работа называлась «Политика», «Политика сообщества», «Доверие и безопасность», «Сообщество и безопасность» или просто «Безопасность», в зависимости от компании, команде было шесть лет или шесть месяцев от роду. Никто не был способен судить о речи за миллионы проводящих жизни в Интернете. За пределами отрасли люди спорили о Первой поправке. Внутри мы рассчитывали риск, определяли серьезность угроз, старались реагировать вдумчиво, но быстро. Источник онлайновых злоупотреблений развивался быстро, он всегда был едва уловим.

На выездном собрании ко мне подошел высокопоставленный сотрудник широко известного стартапа и рассказал о новом бремени ответственности нашей индустрии. Мы держали бумажные тарелки с сыром и фруктами. Мы обменивались тревогами. Мой собеседник заговорщически ко мне наклонился.

– В Белом доме нет старших, – с легкой улыбкой сказал он. – Сейчас правительство – это мы.

* * *

Некоторое время я думала, что все изменится. Думала, что вечеринка закончилась. Думала, что для индустрии наступила расплата, что это начало конца, и то, что я пережила в Сан-Франциско, было заключительным этапом эры безгрешности, завершением золотой лихорадки нашего поколения, неустойчивого периода неумеренности.

Затем я вышла из дома. Вокруг был мир с наркоманами и бегунами, детскими колясками-форпостами, бутиками изделий из кожи и шелестящим эвкалиптом – все по-прежнему. Журавли качались над складами, набитыми новой продукцией, выпущенной в заморских филиалах. По холмам взбирались и скатывались на тормозах на спуске челночные автобусы. Город и индустрия, связанные экосистемой, продолжали круговорот и бурление.

Я могла бы остаться на работе навсегда, поэтому я поняла, что пора уходить. Денег и легкости образа жизни не хватало для смягчения эмоционального бремени работы: выгорания, рутины, повторяющейся токсичности. Дни сливались в один. Каждое утро, вращаясь в кресле, я чувствовала ширящуюся пустоту, гремевшую вокруг моей однокомнатной квартиры. У меня была роскошь, если не смелость, что-то с этим сделать.

Кроме того, одну мою знакомую изнасиловали на корпоративном пикнике. Это было плохо само по себе, а еще хуже на структурном уровне. Когда я, из вторых рук, узнала, как рассмотрели дело, мне расхотелось помогать кому-либо в этой отрасли. Я не хотела никому помогать ничего делать.

В начале 2018 года я ушла из стартапа для программ с открытым исходным кодом. Я хотела перемен, и я хотела снова начать писать. В последние годы я стремилась избавиться от собственной жизни, наблюдать с периферии и пытаться увидеть векторы развития, строительные леса и системы в игре. Психологи могут назвать это диссоциацией, я считала это социологическим подходом. Для меня это было выходом из неудовлетворенности. Делало все интереснее.

Уход с удаленного рабочего места был разочаровывающим. В последний день у меня было шестьдесят второе собеседование в связи с увольнением, проведенное по видеочату. Я бросила машущий рукой смайлик в чат «Условия предоставления услуг» и коротко прощалась на внутреннем форуме компании. «Я не знал, что вы здесь работали», – написал в комментариях коллега. Затем я села с ноутбуком на кровать и смотрела, как один за другим отменяется мой доступ к внутренним платформам. Каждая ошибка 404, как гаснущий свет. Целый мир, застегивающийся на молнию, – легко пришло, легко и ушло.

По прошествии трех с половиной лет мне предоставили большую часть опционов. Я колебалась, что с ними делать, несмотря на слухи о предстоящем приобретении: пакет был недешев, и я сомневалась, что акции существенно вырастут.