Змей и Радуга. Удивительное путешествие гарвардского ученого в тайные общества гаитянского вуду, зомби и магии

На рубеже столетий борьба с преждевременным погребением стала едва ли не главной заботой европейских обывателей. После дискуссии на страницах научных журналов и предварительных слушаний в парламенте был принят специальный похоронный акт 1900 года, регламентирующий промежуток между констатацией смерти и приданием тела усопшего земле. На континенте учреждали премии тому, кто определит неоспоримый признак смерти. Одной из них, престижной премии Дюгата, в 1890-м году удостоился некий доктор Маз из Гавра, получив 2500 франков за «открытие», гласившее, что единственным признаком верной смерти является разложение. Степень интереса серьёзной науки к этому явлению показывает посвящённое ему академическое пособие (1890) со ссылкой на 418 источников!

И в самом деле, идеальной диагностики смерти или её отсутствия людям не хватало с незапамятных времён. Хотя основные симптомы её наступления и были им твёрдо знакомы издавна. Остановка сердца и прекращение дыхания, погасший взгляд, нечувствительность, окоченение, смертельная бледность – следствие остановки кровообращения. Проблема же, настаивал Клайн ещё при первом нашем знакомстве, всегда состояла в том, что ни один из этих симптомов не может претендовать на непогрешимость. Единожды признав этот факт, мы открываем ящик Пандоры – нескончаемые вероятности.

Но умы викторианских паникеров будоражило не только это. Оглядываясь сейчас на прошлое, сложно определить степень реальной угрозы погребения заживо. Кое-кто уже тогда утверждал, что её масштабы, мягко говоря, преувеличены. Однако знаменателен сам факт дебатов по этому вопросу в английском Парламенте и в кулуарах Академии наук, не говоря уже об итогах этих прений. И без того обеспокоенная публика не могла не отметить, какие серьёзные учреждения изучают данный предмет, можно сказать, столпы викторианского общества и его здравомыслия.

Пока учёные сетовали на трудности с точной диагностикой смерти, политики обсуждали, сколько времени покойнику лежать без погребения, а торговцы взвинчивали цену на устройство Карницкого, обывателю не давали покоя новые сенсации. В центре одной из них оказался пресловутый полковник Таунсенд[132]. Этот военный умел регулировать сердцебиение и погружаться в транс, засыпая на глазах у целой комиссии экспертов, по свидетельству очевидцев, в прямом смысле «как убитый». Бездыханное тело напоминало холодный окоченевший труп. Остекленевшие глаза смотрели в одну точку. За те полчаса, пока полковник находился в коме, медики успевали констатировать его смерть. Далее следовало медленное пробуждение, а уже сутки спустя полковник был готов к публичному повторению своего подвига. Случай этот широко обсуждался не только прессой, но и в академических изданиях, что, в свою очередь, наводило на мысль, будто «разница между смертью и трансом не ясна большинству людей».

В этих словах вся суть викторианской дилеммы. Основанием для боязни быть похороненным заживо служила уйма признаваемых наукою необычных состояний – транс, «восковая» податливость тела, оцепенение и анабиоз. В глазах обывателя каждое из них могло стать прелюдией погребения заживо. У впавшего в транс тогдашние медики отмечали отсутствие желаний и жестов, тело пациента сохраняло одну и ту же позу. Это состояние сродни спячке у животных, при полном расслаблении умственных способностей. Каталепсия с её податливостью тела представляла собой разновидность тех же симптомов, с разницей лишь в том, что пациент, безмолвно рухнув на землю, лежал с закрытыми глазами, отдавая себе отчёт в том, что происходит вокруг него. Была и четвёртая кондиция, именуемая тогдашними авторами «экстазом», но её нельзя безоговорочно отнести к состояниям, чреватым преждевременным погребением. Экстатичному пациенту свойственно принимать статуарные позы перед объектом интенсивного поклонения.

Понятное дело, что современная медицина уже не признает как нечто особенное все «состояния», перечисленные выше. Отдельные аспекты каталепсии вошли в понятие «кататонической шизофрении», трансом занялись исследователи гипноза, а каталепсию с экстазом и вовсе исключили из списка клинических диагнозов. Но для викторианской эпохи они были реальны настолько, что их серьёзно обсуждали ведущие представители медицины, копируя страхи невежественного большинства. Что служило причиной этих недугов? Согласно старым учебникам, каталепсии «предшествует сильное волнение, которое не удалось своевременно обуздать». Весьма похоже на обморок – обычное явление викторианской эпохи, изжитое в наше время. Скорее всего, виной этих припадков была не дамская впечатлительность, а мода на слишком тугие корсеты. Но и это верно лишь отчасти. Обморок – это социально обусловленный поступок, подчас закономерный и предсказуемый. Он помогал молодым аристократкам выйти из щекотливого или неудобного положения быстро и без лишних слов. Встречались искусные симулянтки, но в ряде случаев обмирание было натуральным настолько, что истеричка казалась мёртвой даже врачам. Иными словами, постановочный жест сделался медицинским фактом.