Змей и жемчужина

— Чезаре тоже там был, — не удержалась я, стараясь, чтобы мой голос не прозвучал раздражённо. — Он знал ваши желания относительно брака Лукреции. Почему же вы не кричите на него за то, что он не остановил синьора Сфорца? — Ох уж эти мужчины! За Лукрецией надзирала её тётка, за нею надзирал её старший брат, а всю вину за её поведение сваливают на меня!

— Чезаре всегда занимает сторону Лукреции, а не нашу, — рыкнул Родриго. — Мы рассчитывали, что хотя бы ты будешь следовать нашим желаниям!

Он снова рвал и метал, и я опустила ресницы и потупила взор. Вид раскаявшейся грешницы не повредит: этакая кающаяся Магдалина[99], готовая встать на колени и оросить слезами папские туфли.

— Лукреция счастлива, Ваше Святейшество, — осмелилась сказать я, когда он сделал в своей гневной тираде паузу, чтобы отдышаться. — Так счастлива! Синьор Сфорца нравится ей, а она нравится ему.

— Не её дело быть счастливой! Она наша дочь, и будет делать то, что ей велим мы.

— Разумеется. — Я бросила на него взгляд сквозь ресницы. — Но Ваше Святейшество конечно же рады, что она так довольна браком, который для неё устроили вы?

Она была не просто довольна, она вся сияла. Лукреция восторженно бросилась мне на шею, едва кони синьора Сфорца и его свиты, цокая подковами, выехали со двора. «Спасибо, — прошептала она. — Теперь я могу потерпеть, если он ненадолго уедет. Я больше не чувствую себя бесполезной!» — Последние недели она всё время напевала себе под нос и с большим усердием вышивала рубашку, которую собиралась подарить своему мужу, когда он приедет в следующий раз. — «Мужья любят подарки, которые жена сделала сама», — сказала она мне, глубокомысленно кивнув, и я приложила все усилия, чтобы не улыбнуться.

Отец Лукреции тоже сейчас не улыбался. Его смуглое лицо потемнело ещё больше, а его глаза сузились, отчего у меня мороз пробежал по коже.

— Ты наша наложница, Джулия Фарнезе. — Его голос сделался тише — теперь это был не бычий рёв, а холодное чтение приговора. — Ты не наш советник и не наш посол. И конечно же не мать нашей дочери Лукреции. Или какого-то другого нашего ребёнка.

Эти слова словно полоснули меня ножом. Мои глаза защипало от подступивших слёз, но я изо всех сил прикусила щёку. Я не стану плакать у него на глазах. Не стану!

— Да, Ваше Святейшество, я не советник и не посол, — сумела я выдавить из себя, неотрывно глядя на него. — В отличие от ваших советников и послов я забочусь только об одном — чтобы вы были счастливы. Вы и ваша семья.

— Это небольшое утешение, — отрывисто бросил он. — Ты разочаровала меня, Джулия.

По крайней мере, он сказал «меня», а не «нас».

— Мне горько, что это так. — Я коснулась его пальцев, но он оттолкнул мою руку.

— У меня очень много дел. — Он отвернулся. — Не жди меня сегодня.

На сей раз я не собиралась ждать и ничего не делать целых две недели, надеясь, что он позабудет свой гнев на меня, как было тогда, когда мы поссорились из-за Лауры и Орсино. Я схватила его за вышитый рукав.

— Конечно же, часть обязанностей святого отца — наказывать грешников, да?

— Да. — Он попробовал стряхнуть мою руку со своего рукава.

— Тогда накажите меня. — Я встала перед ним на колени, и мои юбки широким колоколом легли вокруг меня. — Я согрешила и нуждаюсь в епитимье. Накажите меня за моё прегрешение.

Он остановился, глядя на меня. Я отпустила его рукав и склонила голову, чтобы мои волосы упали ему на ноги — ни дать ни взять кающаяся Магдалина у ног Христа. У всех Магдалин на картинах чудесные волосы, верно? Раскаянье просто не будет выглядеть достаточно живописно без красивых ниспадающих волос.

— Простите меня, отец, — прошептала я. — Ибо я согрешила.

Он молчал. Однако он и не двигался, и я медленно, очень медленно потянулась к его руке. Потом поднесла её к губам, дохнула на кончики его пальцев и поцеловала его перстень.

— Накажите меня, — прошептала я и сквозь волосы бросила на него томный, горящий взгляд.

Его рука опустилась на мою голову, то было папское благословение, которое он давал на моих глазах сотни раз. Но он вдруг намотал на руку мои волосы и болезненным рывком поднял меня с колен.

— Ты этого заслуживаешь, — прошептал он.

— Да, заслуживаю, — шепнула я и поцеловала его, слегка прикусив его язык зубами. Он сжал меня в объятиях, таких крепких, что мне стало больно, бросил меня на обитую атласом кушетку — и прости-прощай моё новое лавандовое платье со вставками из серебряной парчи, потому что он сорвал его с меня, и дорогой шёлк с громким звуком разорвался. Я обняла его руками и коленями, и постанывала, чувствуя, что его губы и зубы оставляют следы на моих плечах.

— Дерзкая девчонка, — пробормотал он и невольно засмеялся, уткнувшись мне в грудь. Смех сердитый, но всё-таки смех. — Дерзкая девчонка, лезущая, куда не просят...

— Так накажи меня за то, что лезу, куда не просят, — прошептала я и прикусила мочку его уха, а он вошёл в меня со стоном, в котором смешались страсть и гнев.

— Силы небесные, — сказала я потом, прижимаясь к нему. — Мне надо будет почаще сердить вас, Ваше Святейшество. Мне нравится такой вид наказания.