Змеиное гнездо

Он резко крутит руль, в ярости. Жаль, невозможно рвануть от дома еще быстрей. Пикап бросается вперед. Ужаленная лошадь. Колеса сплевывают снег и лед, как рот учителя – ругательство, как дробь, которая рассеивается в воздухе и кровит грудку утки, поднятой с воды. Заднюю часть пикапа, легкую и прыгучую, широко заносит.

И тогда он ощущает звук удара в не меньшей степени, чем слышит: как банка газировки, смятая наступившей ногой. Хотя это два разных звука – тяжелый стук ботинка и легчайший хруст металла, который складывается в себя.

Вот только этот звук – не от банки под ногой. Он тут же понимает, что это. Давит на тормоз, пикап останавливается так же резко, как завелся. Он сидит. В тишине радио играет громко, так что он вырубает его, но тогда скрипят дворники, так что выключает и их и потом заглушает мотор.

Слишком тихо. Если бы все было хорошо, донеслось бы слово. Голос. Звук. Что-то. Что угодно. Но единственное, что он слышит, – эхо, память, обертон стука и хруста металла: неизбежная хрупкость тела. Хотелось бы, чтобы это была просто пустая банка. Но он знает, что это человек.

Он выходит из пикапа. Двигается так медленно, как только может себя заставить.

Однажды он сбил оленя, больше года назад, вскоре после того, как впервые вывел пикап на дорогу, но тогда было по-другому. Животное выскочило перед ним. С ошалелым взглядом и в отчаянии. Он едва успел нажать на тормоз, как решетка уже рвала оленье брюхо. Когда он остановился и вернулся пешком к обочине, где лежал упавший олень, тот еще был жив. Почти чудо.

Но не то чудо. Кишки вывалились на асфальт, все заливал медленный натриевый свет уличных фонарей. Дыхание лани – отчаянный кровавый свист. Задняя правая нога слабо скребла по земле, будто животное еще пыталось встать. Минуту-две он смотрел, потом вернулся к пикапу. Будь с собой охотничий нож, он бы проявил милосердие, но так ничего поделать не мог, только вернуться домой и смыть кровь. Кусок шкуры лани, застрявший в мятой решетке, пришлось выковыривать пассатижами.

Теперь он идет длинной дорогой в обход капота, касаясь его и глядя на память об олене, отпечатанную на переднем бампере: металл до сих пор несет на себе след уродливого поцелуя.

Обойдя пикап, он смотрит. Тело – в десяти-двадцати футах от кузова. Он знает, что это человек, но в тенях и искусственном свете это может быть что угодно. Он хочет, чтобы это было что угодно. Банка. Лань. Но это есть и уже всегда неизменно будет мертвый человек.

Вот он поравнялся с машиной Корсона. Дверь все еще открыта. Машина на ходу, мягко сигналит о том, что ключ в зажигании. Звук утонченный, и Джессап не может не заметить, что это «Мерседес». Закрывает дверь, сигнал пропадает.

Он все еще дрожит, но холода больше не чувствует. Достает телефон из кармана.

Может, позвонить копам? Вспоминает Рикки. Вспоминает Дэвида Джона. Рикки в переулке, ничего плохого не сделал. Мотает двадцать лет за самооборону. Джессапу всего семнадцать. Стипендия Дьюка. Шанс поступить в Кортаку, Йель, куда угодно. Все пропало. Всю гребаную жизнь засосало в омут, будто брат и отчим тянутся из пучин океана, чтобы утащить за собой.

Часто дышит. Задыхается на воздухе. Бег с ускорением. Головокружение от жары во время тренировок два раза в день. Запах матов в зале для рестлинга, удар головой о пол на неудачном тейкдауне, три недели скрывал от мамы головные боли и тошноту. Спринты на сто метров во время сезона легкой атлетики, сто метров туда, сто метров обратно, пока не стошнит.

Он присаживается. Упирается рукой в перчатке о землю, для баланса. Не помнит, как присел.

Оглядывается на дом. Шкатулка с драгоценностями, он сверкает в ночи. На дорогу выходят всего несколько окон, и они пустые. Никто не смотрел, а если и смотрел, то слишком далеко, слишком темно, чтобы разглядеть его, разглядеть, что он натворил. Он улавливает мягкий всплеск музыки, затем тот снова обрывается – кто-то вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь. Прослеживает глазами линию дороги, видит полосу света, переходящую в темноту, и там, на заснеженном асфальте, – еще более темную темноту тела Корсона.

Чувствует, как жужжит телефон, встает и достает из кармана. Смотрит на сообщение на экране блокировки:

забей на закусочную. сказала м и б, что встретимся завтра. хочу побыть наедине. только ты и я. забери меня!

Не может думать. Не снимает телефон с блокировки. Просто убирает в карман.

Еще молодой, должны судить как несовершеннолетнего. Но ему семнадцать. Достаточно, чтобы прошел как взрослый? И есть Рикки с Дэвидом Джоном, эта история. Мэр потребует расследовать преступление на почве ненависти. Прокурор постарается отыграться за прошлый раз. Случайностей не бывает. Не в этом мире. Никто не поверит, что это случайность. Выйдет он уже стариком.