Змеиное гнездо

Он вспоминает коттедж Виктории Уоллес на вершине холма, с видом на Кортаку и озеро, как оттуда она и родители смотрят на город, словно боги. Он так высоко заберется, только если научится летать. Вспоминает Икара. Вспоминает солнце.

– Суть в том, что мне никогда не приходило в голову, почему мы живем там, где живем. И то же самое с Дэвидом Джоном. Он просто пришел в нашу жизнь – и все тут. Может, Рикки было тяжелее, – пожимает Джессап плечами. – Может. Не знаю. Нет, вряд ли, потому что он сразу привязался к Дэвиду Джону, но опять же, когда поженились мама и Дэвид Джон, Рикки было девять… нет, десять. Он старше меня, и, может, для него перемена серьезнее? Потому что, когда они поженились, действительно произошла перемена. По крайней мере, так всегда говорит Рикки. До этого мы мотались с квартиры на квартиру, хаос, а Дэвид Джон – весь за дисциплину.

Диан слегка отстраняется, что-то мелькает у нее на лице, и Джессап смеется.

– Да нет, – говорит он. – Я не в смысле какого-нибудь Ветхого Завета. Никогда нас и пальцем не трогал. Серьезно. Уверен, иногда на нас орал, но даже не могу такого вспомнить. Мама прикрикнуть может, но не Дэвид Джон. Он… обходительный. Обходительный – подходящее слово. Но и твердый, знаешь? Когда я говорю «дисциплина», я просто имею в виду, что он за все правильное. Застилай постель, мой посуду, делу время, потехе час. Он верит, что тяжелый труд – единственное спасение. Ну, тяжелый труд и Иисус Христос. Иногда дисциплина и тяжелый труд надоедают, но в основном было ничего. По-моему, дети сами жаждут дисциплины, понимаешь? Порядок – это ведь неплохо. И маме нравилось. У нас изменилась вся жизнь. Рикки не был хулиганом, не особо, но учиться начал лучше, да и я, видимо, вел себя не очень, пока не пришел Дэвид Джон. А потом у них родилась Джюэл, и нас стало пятеро. Дэвид Джон много работал, неплохо зарабатывал (это его трейлер и участок), а мама в основном сидела дома и заботилась о Джюэл, обо мне с Рикки. Он просто… Ты же знаешь, что тебе повезло с папой, да? – Он вспоминает, как тренер Диггинс вручил ему мяч с игры. – Он хороший дядька и в каком-то смысле, кажется, напоминает мне Дэвида Джона.

Благодать

– Лучшее, что приходит в голову рассказать о Дэвиде Джоне, – как в восемь лет я сломал руку.

Джессап берет за руку Диан, проводит себе по левому предплечью. Шрама нет, но он касается ее пальцами своего локтя и опускает их на пару дюймов, чтобы она почувствовала маленькое углубление в кости.

– Причем на футболе. По глупости. Просто не повезло. Единственная серьезная травма на поле в моей жизни. Столкнулся с двумя парнями. Неудачно упал и оказался под ними. Почувствовал, как хрустнуло. Услышал и тут же расплакался. А когда я говорю, что плакал, имею в виду, что рыдал в три ручья, с соплями из носа, все дела, катался по земле и прижимал руку к груди. И тут Дэвид Джон влетает прямо на поле и хватает меня на руки.

Ее глаза широко раскрываются. Она – дочь футбольного игрока и тренера. Всю жизнь бок о бок с игрой. Знает кодекс. Знает, что означает появление Дэвида Джона на поле.

– У Дэвида Джона всегда так. Ему все равно, что можно и что нельзя. Для него семья – прежде всего. Поднимает меня, уносит с поля на руках прямиком в машину. Мама нас везет, а он держит меня на коленях всю дорогу до больницы, а потом вносит в приемное отделение. Ни разу не сказал терпеть или перестать плакать, ничего, просто все время держал, говорил, что все будет хорошо, что он любит меня и что я смелый парень.

Джессап слышит, как слова застревают в горле, но не хочет замолкать. Все это с ним, прямо здесь, в кабине: запах свежескошенной травы, грязь на коже, свистки, стук наплечников и шлемов, холодная вода в разгар лета, острая боль, когда падает, а больше всего – как осторожно его нес Дэвид Джон.

– Но я сам перестал плакать, как только он меня поднял, потому что лучше всего из того дня помню: когда он взял меня на руки, я знал, что все будет в порядке. Он мог бы и не говорить. Я просто знал.

И он плачет теперь. Ничего драматичного, хотя Диан все же замечает, и наклоняется, и целует его, легко, нежно, как сама благодать.

Сама благодать

И теперь, когда он плачет, уже не может остановиться, так что просто дает себе волю. Знает, что Диан думает о Дэвиде Джоне, думает, что в Джессапе сидит какая-то обида, раз он не зовет его отцом, но сам думает только о звуке, который издал пикап, думает о теле Корсона, мертвом, думает о родителях Корсона, думает, как будет носить это в себе всю жизнь, так что позволяет себе выплакаться, позволяет Диан его обнять.

Недолго, всего минуту, но этого достаточно.

Там, откуда ты родом

– Если не хочешь…