Змеиное гнездо

В кабинет он входит, когда его телефон показывает тринадцать сорок. Переодевается в рубашку «Регал Синемас», заправляет в джинсы, цепляет бейджик с именем. Убирает рубашку с длинными рукавами и худи в шкафчик. Входит его начальница, Норма. В хорошем настроении. Она всегда в хорошем настроении. Ей где-то за шестьдесят («Вам, детям, ни к чему знать, сколько именно»), и работает, потому что ей нравится. Ее муж – военный в отставке и доводит ее дома, так что кинотеатр и двое внуков помогают держаться на расстоянии. Заявляет, что работа спасла ее брак. Она видит Джессапа, начинает рассказывать о танцевальном вечере своей внучки. Джессап улыбается и кивает, притворяется, что слушает.

Входит Диан, здоровается, убирает ключи от машины в куртку, а куртку – в свой шкафчик. Норма, не замечая, что Диан на грани, говорит: «Ой, схожу в фойе, дам вам, голубкам, пару минут наедине перед сменой». Норма мнит себя сводницей, думает, что Джессап и Диан – «очаровательная» пара. С тех пор как о них узнала, подгоняет график, чтобы их смены начинались и заканчивались одновременно. Джессапу нравится работать у Нормы. Всем нравится работать у Нормы.

Как только дверь закрывается, Диан – в слезы. Не захлебывается, но рыдает. Джессап застывает. Он не знает, что полагается делать, и чувствует облегчение, когда она подходит к нему, прижимается. Так уже легче: понятно, что надо обнять, покрепче.

– Я просто… – пытается сказать она, но давится слезами. Собирается с силами. Все еще плачет, но говорить может: – Я просто… Мне писали, и Меган звонила и сказала, что Кристен была на вечеринке, и сказала, что ты подрался с раннинбеком из Килтон-Вэлли, и этим утром нашли его тело, и…

– Эй, эй, нет, – говорит Джессап. – Ты погоди. – Она прячет лицо между его шеей и плечом. Ему кажется, будто он притворяется взрослым.

Слова и дела

– Драки не было.

– Но Меган сказала, что слышала…

– Я не дрался, Диан. Ясно? – Он чувствует, как она кивает. – Корсон наехал. Он напился и орал, но я ничего не делал.

Ее голос тих.

– Меган говорит, ходят слухи, что ты его назвал… – Он ее обнимает, но все ее тело теперь напряглось. Пан или пропал. – Ты назвал его словом на «н»?

– Господи, Диан. Нет, – Корсон перед ним, качает пальцем, просто скажи. Слово на кончике языка Джессапа. – Я не говорю это слово. Ты же знаешь. Ты же знаешь меня.

– Потому что если…

– Диан, – он умоляет. – Пожалуйста. Хватит. Я ничего не сделал. Корсон напился. Наехал на меня из-за моих брата и отчима, понимаешь? Это же не какой-то секрет, история моей семьи. Все думают, будто ее знают.

Господи боже, у самого голос дрожит, дрожит уже и подбородок. Ну почему они просто не могут быть вдвоем в этой комнате, а мир вокруг – быть чем-то придуманным, плодом воображения, чтобы Джессапа не сковывало никакое прошлое, жизнь без ограничений, чтобы просто вот так обнимать Диан, прижимать, будто ничего плохого нет и быть не может, просто обнимать ее, девушку, в которую влюбился?

– Он напился, он орал всякое про моих брата и отчима, и это он говорил слово на «н», обвинял, что я хотел его так обозвать. В смысле, вчера вечером после игры, на стоянке, он подошел ко мне и сказал, что я его нечестно сбил перед хавтаймом.

Она шмыгает носом.

– Честно. Он был за линией схватки, и ты все равно оказался там одновременно с мячом.

Он пытается рассмеяться. Смех получается сдавленный.

– Дочка тренера, а? Он сказал, что его засудили, а потом разбил мне фару.

Она отстраняется, смотрит на него. Злая, но не на него, а за него.

– Что? Правда?

Джессап пожимает плечами.

– Ага. Меня даже тормознули по дороге на вечеринку. Повезло отделаться одним письменным предупреждением. Вообще-то, – говорит он, осознавая, что не может назвать истинную причину, почему его нужно подвезти, – мне нельзя водить, пока не починю фару. Мама не разрешила взять пикап на работу. Случайно не подбросишь меня сегодня домой?

– Конечно.

– Спасибо. Я это ценю.

– Не за что. Но что случилось?

– На вечеринке? Слушай, он напился. Какая-то муха его укусила. Наговорил всякой херни, но я ничего не сделал. Я не хотел проблем. А потом он с друзьями ушел, и был пьян, и попал в аварию. Что бы ты там ни слышала, верь мне. Я ничего не сказал. Я не виноват, что Корсон погиб. Так нечестно. Я просто…

Он ей врет. Но он не может сказать правду. Если хочет, чтобы Диан осталась с ним.

Они стоят там, посреди мрачной комнатушки – дешевая плитка и стена, заставленная маленькими шкафчиками работников, все свободные поверхности покрыты старыми киноафишами, протертый диван. Но здесь только они, и она смотрит на него, слушает, лицом к нему, с обеими руками в его руках, так близко, что для поцелуя нужно наклониться всего на пару дюймов. В ее глазах слезы, и он знает, что и у него тоже.

– Прости, Диан. Я ничего не могу поделать со своей семьей. Что есть, то есть. Я не мой отчим, я не мой брат, но они – в моей жизни и всегда будут где-то рядом.

Она отпускает одну его руку, вытирает глаза. Делает глубокий неровный вдох, поднимает большой палец к его губам.