Змеиное гнездо

– Наверное, я пытаюсь сказать главное: он тоже змеюка. Змеи лежат в засаде и жалят, когда не ждешь. Есть желтый флаг «Не наступай на меня», и на нем нарисован полосатый гремучник, а должен быть щитомордник, потому что этих сукиных детей не видишь, пока не наступишь. Это и есть Брэндон Роджерс. Умный до жути, но при этом змея подколодная. Его никто не волнует. Его волнует, только чтобы он хорошо выглядел. Наступишь на него – и укусит, – Уайатт возбужденно жестикулирует. Джессапу кажется, это он перенял у Брэндона Роджерса. – Спрашиваешь, почему я тебе не сказал, Джессап, и это просто. Не сказал, потому что если бы сказал, то ты бы захотел мне помешать.

– Я…

– Черт, Джессап. Заткнись ты, – срывается Уайатт. – Я спасаю тебя от тебя же. Если бы я тебе сказал, ты бы психанул или заставил меня пообещать этого не делать, и Брэндон бы свернулся и затаился, но он же змей и ничего с собой поделать не может. Рано или поздно он бы ужалил. Если бы не согласился я, правда думаешь, что он бы не подыскал кого-то другого? И правда думаешь, что следующий бы промахнулся?

Не наступай на меня

– Ты меня понимаешь? – спрашивает Уайатт. – Если бы не выстрелил я, выстрелил бы кто-то еще, и мы бы тут сейчас с тобой не разговаривали. – Он делает шаг, хватает Джессапа за локоть. – Он заказывал пулю в голову. Заказывал что-то жестокое и кровавое, чтобы показывали по телику до скончания времени.

Джессапа трясет, хотя он уверен, что не от холода.

– Но… зачем? На хрена ему меня убивать?

Уайатт закрывает глаза. В этот раз его смех грустный.

– Ох блин, Джессап. Ничего ты не сечешь. Он не хочет убивать тебя.

– Тогда зачем…

– Блин, разуй глаза. Дело не в тебе. Брэндону на тебя плевать с высокой колокольни. Ты тут вообще ни при чем, Джессап. При чем тут только он. Это его великий план. Он хотел, чтобы я дождался, пока ты встанешь рядом с ним, и только тогда стрелял. Он – лицо всего, а ты – никто, так что все решат, что стрелок промахнулся мимо Брэндона. Все заснято, и он тут же объявляет это покушением: радикальные левые пытаются заткнуть Брэндона Роджерса. Ты труп, но внимание все обращают на него, потому что он громче всех шумит. Тут же становится самым важным голосом в движении, тут же прославляется. Выйдет с окраин. Встанет в центре всего.

Джессап уверен, что надо что-то сказать, как-то отреагировать, но ощущение такое, будто из него слили всю кровь. Больше всего сейчас хочется на скамейку, стул, где-нибудь присесть. Он удивлен не махинациями Брэндона (никогда ему не доверял), а своим везением из-за того, что Брэндон решил, будто преданность Уайатта делу означает готовность пожертвовать лучшим другом.

– Ты в порядке? – говорит Уайатт.

– Нет.

– В обморок сейчас упадешь? Выглядишь хреново.

Джессап сгибается, упирается руками в колени. Всасывает воздух глубоко в легкие, дышит, как после пробежки с ускорением, чувствует ту же самую тошноту.

– Ага. Подожди чуть-чуть.

Уайатт ждет.

Джессап стоит, уставившись в землю под ногами, переводит дух. Наконец снова находит силы распрямиться.

– И потому ты подстрелил Брэндона?

– Ну, как я сказал, порыв ветра. Из-за копов и ребят из SWAT пришлось стрелять с четырех сотен ярдов…

– Ты говорил, двести двадцать.

– Четыреста, – с напором отвечает Уайатт. – Брэндона касается только то, что было четыреста ярдов и в самый неподходящий момент поднялся ветер. И блин, мне так жаль насчет плеча.

– А если бы ты реально промахнулся? Если бы его убил?

Уайатт качает головой.

– Уж лучше его, чем тебя, брат.

Один, два

– Но ты же меня знаешь, – говорит Уайатт. – Я не промахиваюсь. Попал куда хотел, высоко, в мясистую часть. Правое плечо. Надо было представить все так, будто просто промазал по тебе. Он единственный, кто знает, что должно было случиться, и мне надо его убедить, что я старался, но нам не повезло. Ему придется отлежаться, но все будет хорошо.

– Из чего стрелял?

– Как ты сказал: а что, если бы я промахнулся? Лучшая моя винтовка для дальнего боя – «Ремингтон». Мне с ней удобно.

«Ремингтон» значит, что Уайатт стрелял пулями калибра тридцать – ноль шесть.

– Мог бы взять двадцать второй калибр, – говорит Джессап. – Наделал бы меньше вреда.

– Не. Не та пуля для такого расстояния. Я бы волновался. Плюс Брэндон Роджерс, может, и мажор, но не идиот. Ему скажут, что его подстрелили двадцать вторым, и он поймет, что это не промах, а я так специально сделал. Никто не пытается завалить насмерть двадцать вторым калибром с двухсот ярдов. Я бы еще взял двадцать второй на пятьдесят, но не на двести двадцать, и черт, ему я вообще скажу, что были все четыреста. Господи, Джессап, как ты вообще хоть одного оленя убил? И ты что, меня подловить пытаешься? Сперва злишься, что я подстрелил Брэндона, теперь придираешься, что я подстрелил его не из той винтовки?

– Но пострадал не только Брэндон, да? Как насчет остальных? Один протестующий убит, пару ранили. Тоже ты?