Змеиное гнездо

– Нет, – Уайатт качает головой. Вид у него несчастный, испуганный. В этот момент он выглядит на свой возраст – семнадцать, как и Джессапу. Но это уже почти тот возраст, когда идут на войну, думает Джессап. Семнадцать, на носу восемнадцать, Джессап родился в январе, Уайатт – в марте, скоро можно пойти в армию добровольно (или в другие времена быть призванным) и отправиться за океан, стрелять и убивать на службе родины. – Протестующие – это не я. Я стрелял три раза. Первый раз в Брэндона, причем идеально, потому что он потащил тебя за собой. Второй раз в окно, – он протягивает руку, но не касается шеи Джессапа. Роняет руку. – Прости за это. Просто хотел все правильно обставить. Решил, с разбитым окном покажется, что стрелок старался.

Джессап не хочет спрашивать. Должен спросить. Уайатт уставился на него, ждет вопроса.

– Это два выстрела, – говорит Джессап.

– Считать не разучился.

– Но ты сказал, что стрелял три раза. Я помню три.

Уайатт не моргает.

– Ага.

Джессап вспоминает человека с разорванным лицом, лежащего у ворот, с AR-15 на земле, бронежилет никак не остановил пулю в голову. Не может заставить себя спросить открыто, энергии хватает только на одно слово:

– Зачем?

– Приказы, чувак. Приказы. Все должно было выглядеть натурально, – говорит Уайатт. – Брэндон хотел, чтобы все подумали, будто радикальные левые развязывают войну. Настоящую войну. Он сказал, что должны быть случайные жертвы и что я должен убить кого-нибудь вместе с тобой. Чтобы разжечь пожар, сперва нужна искра. Мы пожертвуем двоих, а взамен получим тысячи. Я бы мог промахнуться на несколько дюймов мимо тебя, но дважды этот трюк не повторить. Иначе Брэндон смекнул бы. Поверь, я сделал это, только чтобы защитить тебя.

Обещание дано – обещание исполнено

– Нет, – говорит Джессап. – На меня это не вешай. Нельзя кого-то убить и сказать, что сделал это ради меня. Это на тебе, не на мне.

– Ты должен понять, – говорит Уайатт, голос дрожит, губы дергаются. – Я обещал.

– Брэндону?

Уайатт шокирован. Как будто у Джессапа на лице выросли щупальца. Или, думает Джессап, как будто друг сказал ему, что влюблен в черную.

– Брэндону? Думаешь, мне не плевать на обещание Брэндону? Нет, чувак. Слушай, я верю в дело, но ничего не должен Брэндону только потому, что он его представляет. Кого колышет, что там думает Брэндон? Я обещал Дэвиду Джону.

– Он знал? – Джессап в ярости. Даже не замечает, как хватает Уайатта за куртку, пока ткань уже не комкается в пальцах, Уайатт не притянут вплотную. Но Уайатт ничего не делает. Не отталкивает руку, не сопротивляется. Просто отвечает взглядом с миром и любовью. Тогда гнев Джессапа тут же сдувается.

– Не тупи. Конечно, Дэвид Джон ничего не знал, – говорит Уайатт. Он явно просит прощения. Джессап не отпускает куртку, но и не делает того, что, знает, должен сделать, то есть не обнимает и не говорит, что все хорошо, что он тоже доверяет Уайатту и любит, что между братьями кровь ничего не значит.

– Он бы ни за что тебя не пустил, если бы знал, никогда бы не привел Джюэл и твою маму. И вообще, думаешь, Дэвид Джон пошел бы на такое? Он же гребаный святой. Может, лучший, кого я встречал в жизни. Я ведь к нему ездил, знаешь ли, пару раз.

Джессап ошарашен. Только что он считал Уайатта братом, а теперь спрашивает себя, что вообще о нем знает. Не разжимает кулак на куртке Уайатта, но закидывает голову, смотрит в небо. Оно все еще не исполнило обещание снега.

Голос Уайатта тихий, приглушенный.

– Ты не знал, да? – говорит он. – Что я его навещал?

Джессап не может на него смотреть.

– В тюрьме?

– Да.

– Нет. Не знал. – Он сглатывает. Больно. – Впервые слышу.

– Знаю. И понимаю, чувак, но вот ты как раз, по-моему, не понимаешь. Все, что хотел твой папа, – спасти Рикки и…

Джессап резко опускает голову, оборачивается к Уайатту, голос его – жесткая тихая ярость, тянет за куртку так, что Уайатт спотыкается навстречу ему.

– Херня. Это он виноват, – говорит раньше, чем осознаёт, что среагировал на слово «папа». Но его уже не остановить: – Во всем. Думаешь, без Дэвида Джона Рикки был бы в том переулке, сделал бы себе татуировки, стали бы эти… – Он чувствует, как на губах крошится это слово. Вспоминает Диан. Вспоминает, как тренер Диггинс говорил: только вопрос времени, когда из него вырвется это слово. Он не может договорить. – И это, это… – Он отпускает одну руку и взмахивает ей, обводит Уайатта, лес, тропу, ищет правильные слова, запинается, не может найти ничего лучше. – Все это. Благословенная церковь Белой Америки. Это ненормально. Может, мы и реднеки, но мы с тобой не идиоты. Ты сам знаешь, что это место ненормальное. Если бы было нормальное, ничего этого не случилось бы.

– Джессап. – Уайатт встречает гнев с неизвестно откуда взявшимся хладнокровием. Это голос и спокойствие человека, который нисколько не сомневается, что поступил правильно. – Джессап, – повторяет он.

Голос Джессапа – стекло.

– Что?

– Ты знаешь, что я тебя люблю. Ты же знаешь, да?