Змеиное гнездо

Просто искра – несколько десятков зажигалок подносят к свечам, Джессап бы и не заметил, но, когда загорается одна свеча, человек с ней оборачивается и зажигает свечи у всех поблизости, прикрывая ладонями пламя, фитиль к фитилю, нежный жест, буквально передают факел, и скоро горит сотня свеч, а когда они горят, огонь пляшет, скачет из рук в руки, то люди преклоняют колени, падают на землю, замолкают, и Джессапу кажется, что он правильно сравнивал их с океаном, потому что его накрывает волна, эти огни, эта тишина, а люди на подиуме все еще кричат, но их не затмевает скандирование, их затапливает тишина, сотни горящих свечей, сотни зажигают еще сотни, протестующих уже тысячи, на коленях, со свечами, танцующее пламя – словно волнорез против тьмы, ничего подобного Джессап не видел. Но внезапно осознаёт, что все-таки ошибался насчет моря, насчет волны, насчет того, что эти люди будто океаном затапливают Брэндона, Уайатта и остальных несчастных, потому что эти огни, это мирное молчание многотысячной толпы – совсем не вода, ничего похожего, не что иное, как созвездие, и теперь начинает медленно падать снег, освящение, благословение, снег плывет с неба, падает среди них, каждая свеча – звездочка, а вместе их тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч, миллионы свечей, и он это видит, видит все это, видит, как свет сливается воедино, один мерцающий огонек едва ли разглядишь, но вместе они ошеломляют, подавляют, вместе эти свечи создают вселенную, и теперь по какой-то причине – какой, Джессап не знает – не может объяснить; люди в павильоне тоже начинают замолкать, словно знают, что их голоса не вознесутся над радостью, любовью и единством, словно знают, что все ими построенное стоит лишь на разрушении, и потому они теперь затихли, даже Брэндон Роджерс осекся, все уставились на раскинувшееся перед ними пространство, глядя за кольцо полиции и впитывая мерцающие небеса, и Джессап ощущает какой-то покой, потому что прямо там, прямо впереди видит Диан, видит ее на коленях с отцом и матерью, первую девушку, которую он любил, девушку, которую будет любить всегда, и осторожно идет, пробирается мимо мужчины и ребенка, мягко касается плеча женщины, чтобы пропустила, чувствует, как на него смотрят, причем все – и те, кто на коленях, и те, кто на сцене; Джессап пойман между двумя мирами, Уайатт видит его, протягивает руку, чтобы поднять на сцену павильона, предлагает руку брату, другу, и в этот момент Джессап задумывается о том, каково было угодить в эту историю жизни, вырасти в этой церкви, и о том, что Уайатт сделал свой выбор, а здесь, сейчас, Джессап делает свой – присоединиться или уйти, и ни один другой выбор не будет значить или ранить больше. Приближаясь к Диан, он думает: нет, Дэвид Джон прав, от семьи отвернуться нельзя. Раз Уайатт ему как брат, значит, Джессап не может отвернуться от Уайатта. А раз не может к нему присоединиться и не может отвернуться, единственный выбор – обратиться к нему лицом. И он делает этот выбор, останавливается перед Диан, смотрит на нее и протягивает свечу, держит и ждет, ждет, чтобы она зажгла, ждет, чтобы разгорелось пламя, не просит признания в любви, не просит искупления или прощения, не просит ничего, кроме возможности обратиться лицом к этим мужчинам, добавить звезду на ночное небо, и снег падает, снег мечется, снег блестит и бесится в танцующем свете тысяч огней, и словно через целую вечность Диан касается его фитиля своим.

В тишине он встает на колени, его свеча – очередной огонек против тьмы.

Эпилог. Рассказать

Джессапу тридцать один.

Он взял все на себя, но и оно взяло его крепко.

Он говорит об этом публично. Не каждый день, не каждую неделю, но хотя бы раз в месяц. Стоит перед подростками, матерями из пригородов, черными прихожанами в южных городах, учителями старшей школы в городках на Среднем Западе, молодежными группами в Бостоне, и Вашингтоне, и Денвере, и Сиэтле. Стоит и рассказывает о Благословенной церкви Белой Америки, говорит людям про стук тела Корсона.

Он рассказывает, как сидел за столом перед матерью. Рассказывает, как Дэвид Джон склонил голову, когда Джессап повторил его собственные слова и сказал: совершив ошибку, настоящий мужчина возьмет на себя ответственность, исправит что может, постарается стать лучше.

Он рассказывает группам о Джюэл. О том, как пытался объяснить ей, что произошло. О том, что почувствовал, когда она от него отвернулась. О том, как тяжело трудился, чтобы она повернулась обратно.

Он рассказывает о тренере Диггинсе. Несмотря на обещание отречься, Диггинс остался с ним: помогал Джессапу найти адвоката, встречался в полицейском участке с Джессапом, его матерью и Дэвидом Джоном, первым протянул руку Дэвиду Джону, пока они стояли в вестибюле. Диггинс сам позвонил тренеру в Йеле, объяснил…

Джессап ничего не может с собой поделать. Когда рассказывает о Диггинсе, каждый раз без исключения голос надламывается, он не сразу приходит в себя. Тренер Диггинс простил Джессапа, хотя Джессап себя простить не может.