Змеиное гнездо

На Дэвиде Джоне – тяжелая рабочая куртка, ботинки. Холод его как будто не берет. Он тоже всю жизнь провел в области Кортаки, не считая четырех лет в тюрьме, да и та находилась на севере Нью-Йорка.

– Прости, – говорит Джессап. – Сам знаешь, как у нас. Трудно поговорить без мамы…

– Ты хочешь в пешеходный квартал, – говорит Дэвид Джон.

Джессап пялится на него. Кивает.

– Как ты понял?

– Плохая идея.

– Знаю. Просто… не знаю, – Джессап покачивается на пятках. Пожимает плечами. – Я хочу видеть. Наверное, должен видеть.

– Зачем? Ты не собираешься на марш с Брэндоном Роджерсом и его братией. Это я знаю. Я следил. Ты не такой. И никогда таким не был, да? Поэтому мы и переезжаем. Я хочу забрать тебя подальше.

– Я буду осторожен, – говорит Джессап. – Не знаю почему, но знаю, что должен, понимаешь? Знаю, что не смогу поехать в Айдахо, если не схожу. Нужно досмотреть все до конца. Я не могу просто уйти.

Дэвид Джон изучает его взглядом.

– Да, Джессап, можешь. Мы все можем. Если я могу от этого уйти, то ты и подавно. Ты что, не понимаешь? Мы можем отказаться от чего угодно, чтобы спасти все. Пойдешь туда? Что ты собрался досматривать до конца? Что ты хочешь такого почерпнуть, если сходишь?

– Хоть убей, – говорит Джессап, – сам не могу сказать, чего я там хочу. – А потом смеется, и после паузы Дэвид Джон смеется вместе с ним.

Они замолкают, и Джессап ждет. Уходит несколько секунд, но Дэвид Джон кивает.

– Мне это не нравится, но если ты правда думаешь, что это важно, то я уважаю твое решение.

– Спасибо.

Дэвид Джон достает из кармана куртки ключи от фургона, протягивает. Но когда Джессап хочет их взять, сжимает запястье Джессапа обеими руками.

– Можем сперва помолиться? – говорит он. – Пожалуйста?

Они преклоняют головы, соприкасаются лбами.

– Иисусе, – говорит Дэвид Джон, – прошу, направь Джессапа. Прошу, приведи его к сохранности. Прошу, освети путь к душевному покою. Прошу, позволь ему простить себя за свои прегрешения. Прошу, позволь ему просить о прощении.

Он не называет имя Корсона, но Джессап это чувствует. Знает, что будет просить о прощении до конца жизни: обозлившийся пацан слишком много выпил, Джессап слишком резко надавил на газ, это нужно было взять на себя, но он до мозга костей знает, что никогда не сможет, и теперь призрак будет его преследовать, будет дразнить, и этот звук, звук удара пикапа о тело Корсона, останется с ним до скончания времен, навеки вечные, аминь.

– Прошу, Иисусе, – говорит Дэвид Джон, – защити сегодня моего сына, позволь ему принять правильное решение, сохрани в своей любви. Сохрани меня, мою жену, мою дочь, моего сына. – Он молчит и смотрит на Джессапа. – Потому что ты мой сын, что бы ты ни говорил, Джессап. Всегда будешь моим сыном и всегда был. Иисусе, сохрани его в своей любви. Аминь.

И тогда Дэвид Джон подходит и обнимает Джессапа, прижимает, а все, о чем Джессап может думать, – тот день на футбольном поле, когда он сломал руку, как Дэвид Джон баюкал его, нес; знание, что этот человек отдаст все, лишь бы сберечь его.

Джессап говорит это от всей души:

– Аминь.

Ноль

К пешеходному кварталу не подобраться. Дороги застопорились, люди идут со всех направлений, поют, скандируют, несут плакаты, улыбающиеся и серьезные, целый поток. Он ставит фургон Дэвида Джона перед химчисткой с темными витринами, за ним паркуются еще две машины.

Весной здесь проводят День города, а осенью – Праздник яблочного урожая. Кулинария и произведения искусства, карнавальные аттракционы, в павильоне в центре квартала выступают группы, но ничего подобного он еще не видел. Чем ближе подходит, тем гуще становится и без того разбухшая река людей. Люди переливаются на соседние улицы. Машины, которые пытаются проехать, еле ползут. Он не ходил на Женский марш в выходные инаугурации президента Трампа, но видел снимки (фотограф «Кортака Джорнал» снимал с крыши многоэтажной парковки, квартал раскинулся внизу, люди пестрели, как песок на пляже) и может представить, что тогда было так же. Он не знает, сколько людей здесь сегодня. Тысячи. Пять тысяч, десять – достаточно, чтобы закупорить дороги, достаточно, чтобы приходилось пробираться, проскальзывать, проталкиваться, извиняться, пытаясь подойти ближе к центру, к павильону.

Кажется, куда ни посмотри, все держат незажженные свечи, и его осеняет, что это не просто контрдемонстрация, не просто собрание в память: это бдение. На одном из бетонных вазонов стоит студентка с картонной коробкой, полной свеч, и протягивает одну Джессапу. Он берет.

Даже на расстоянии слышно скандирование, барабаны. Протестующие издают восторженный гул. Он лезет на скамью, хватается за дерево, вставая на спинку, чтобы посмотреть поверх толпы. В большом павильоне в центре пешеходного квартала видит группу людей. Джессап не знает, как их назвать. Брэндон со товарищи – протестующие? Против чего конкретно они протестуют?