Значимые фигуры. Жизнь и открытия великих математиков

В Германии любой профессор, достигший возраста 68 лет, должен был уйти в отставку. Когда в 1930 г. этот рубеж проходил Давид Гильберт, официальное завершение выдающейся ученой карьеры было отмечено множеством публичных мероприятий. Сам он прочел лекцию, посвященную первому своему крупному результату: существование конечного базиса для инвариантов. Автомобилисты ездили по улице, только что получившей название Гильбертштрассе. Когда его жена заметила по этому поводу: «Какая прекрасная мысль!», Гильберт ответил: «Мысль так себе – но исполнение прекрасное».

Самым приятным подарком для Гильберта стало звание почетного гражданина Кёнигсберга – города, неподалеку от которого он родился. Об этой чести должны были объявить на заседании Общества немецких ученых и врачей, и Гильберту следовало произнести по этому поводу благодарственную речь. Он решил, что речь по этому случаю должна быть понятна всем, а поскольку в Кёнигсберге к тому же родился Иммануил Кант, то некоторый философский оттенок в ней тоже будет уместен. Кроме того, речь должна подводить итог работе всей его жизни. В качестве темы Гильберт избрал «Естественнонаучное знание и логику». Гильберт имел богатейший опыт подобных выступлений, он нередко участвовал в организованной университетом серии публичных лекций для всех желающих, которые читались по утрам в субботу. Теория относительности, бесконечность, общие принципы математики… он старался сделать эти темы доступными для всех, кого это интересовало. Теперь же он сосредоточил усилия на подготовке лекции, которая должна была затмить собой все, что было прежде.

«Приблизиться к пониманию природы и жизни – благороднейшая наша задача», – начал он. Далее он сравнил два способа познания окружающего мира – мысль и наблюдение – и перечислил факторы их сходства и различия. Оба способа прочно связывают между собой законы природы; законы эти следует выводить из наблюдений и развивать при помощи чистой логики. Такой взгляд понравился бы Канту – и в этом заключалась своеобразная ирония, поскольку Гильберт не был особым поклонником Канта. Однако случай для того, чтобы заявлять об этом, был неподходящий, так что по этому конкретному вопросу разногласий не возникло. Однако Гильберт не смог удержаться хотя бы от одного критического замечания: он предположил, что Кант переоценил важность априорного знания, то есть знания, не получаемого посредством опыта. Хороший пример – геометрия: не было никаких оснований считать, что пространство вокруг нас обязательно Евклидово, как утверждал Кант. Однако стоит отбросить антропоморфный шлак, и останутся подлинно априорные концепции – а именно общие положения математики. «Вся наша нынешняя культура в той мере, в какой она связана с интеллектуальным познанием и завоеванием природы, зиждется на математике!» – с пафосом произнес Гильберт. А закончил он выступление словами в защиту теоретической математики, которую часто критикуют за отсутствие практической значимости: «Чистая теория чисел – это та часть математики, для которой до сих пор [курсив авт.] не обнаружено ни одного практического приложения… Слава человеческого духа – единственная цель всей науки!»

Эта лекция оказалось столь успешной, что Гильберта уговорили повторить ее для местной радиостанции; запись сохранилась. В выступлении он подчеркивает, что задачи, решение которых ранее представлялось невозможным – к примеру, выяснение химического состава звезды, – сдаются перед новыми способами мышления. «Не существует такой вещи, как нерешаемая задача», – сказал он. А последние слова его речи звучали так: «Мы должны это знать. Мы будем это знать». Затем, ровно в тот момент, когда техник выключил запись, Гильберт рассмеялся.

В то время Гильберт был глубоко погружен в масштабную программу, суть которой состояла в том, чтобы подвести под все здание математики логический фундамент, – и эти слова свидетельствовали о его неколебимой уверенности, что данная программа будет успешно выполнена. Многое было уже сделано, но нужно было разобраться в нескольких упрямых моментах. Когда же эти вопросы были бы наконец окончательно заполированы, в распоряжении Гильберта оказался бы не просто логический базис для всей математики в целом – он смог бы доказать, что его аксиомы логически непротиворечивы.

Получилось, однако, не так, как он надеялся.

* * *