Значит, ураган. Егор Летов: опыт лирического исследования

Я не помню деталей, но само общение производило эффект, как будто всего очень много. Резкая концентрация времени и весьма недежурного созидательного трепа. Беспрестанно говорили про музыку, про кино, про литературу, про журналы какие-то. Много гуляли, ходили в Воронцовский парк пешком, что довольно далеко от Ленинского проспекта, где я жил. Он мне накидывал массу всякой информации – притом, что он младше меня прилично. Он уже тогда был культуртрегер на многие годы вперед, до сих пор хожу по каким-то его ссылкам. В Омск к нему я в первый раз приехал зимой – вот там он был по-настоящему дома, абсолютно в своем коконе. Ходили в лес жечь костры и спали ночью пьяные прямо в снегу у затухающего костра. Как-то наутро пошли за пивом с полиэтиленовыми пакетами, его прямо в них наливали. Мороз градусов тридцать и дикая очередь у ларька. Народец там копошился совсем уж глубинный. В частности, стоял персонаж чуть не в халате на голое тело, поросший струпьями, какие-то сосульки у него из носа торчали, ну такой совсем из фильмов ужасов. В какой-то момент он изрек: „Кто мы, герои? Нет, мы поганые люди“. Очень этот лозунг Егору понравился».

Нестиранная черная рубашка в булавках, ставшая визиткой группы конца 1980-х, пригодилась в итоге еще однажды.

В 2000-е годы Наталья Чумакова нашла ее где-то в недрах летовского шкафа. Егор тогда, играя акустические концерты, имел обыкновение прикалывать к джинсам в районе колена список заученных песен. Завидев ощетинившуюся рубаху, он восхитился числу простаивающих без дела булавок и разодрал исторический наряд на скрепы для концертных шпаргалок.

Непререкаемость бедственной повестки Егора Летова ставила его в исключительное положение. Трагическое миросозерцанье тем плохо, что оно высокомерно, как заметил в начале 1980-х Александр Кушнер. Отчаяние, особенно такое безлимитное, как у Летова в песнях, – тоже, в общем, форма снобизма. Его экзистенциальная считалочка «Мы будем умирать, а вы – наблюдать» в первую очередь утверждает некую привилегию, пусть и сомнительного свойства. В ней есть что-то от горделивого стивенсоновского девиза, который был, кстати, вынесен эпиграфом к той же «Прошу, убей меня!»: оставшиеся в живых позавидуют мертвым.

Песни «Обороны», как ни посмотри, отличались предательской мелодичностью и даже своеобразной задушевностью. Но пел Егор как будто внутрь себя («непрожеванный крик», если по Маяковскому), создавая этим мизантропическим вибрато эффект сдавленной концентрированной мощи, которую он держал в себе и не отпускал в зал.

Олег Коврига вспоминает: «В свое время, году, наверное, 1986-м, Серега Летов мне говорит, что, мол, есть у меня младший братец в Омске, который тоже песни пишет, давай устроим ему какой-нибудь квартирничек. Я говорю: Сереж, ну если ты говоришь, что нужно сделать, мы, безусловно, сделаем. Потому что Серега – орел. Приехал Летов-младший в Москву, а в это время первая жена Летова-старшего была беременна. А Игорь приехал с гоп-компанией и, мол, Сережа, мы у тебя вписываемся. На что Сережа говорит, что тебя, Игорь, одного могу вписать, а остальных нет, потому что жена у меня беременная. На что Игорь обиделся, куда-то срулил, и никакого квартирничка мы так и не устроили. Появился он только года три спустя, и тогда Берт Тарасов устроил концерт в МАМИ. Нас там было зрителей человек тридцать, но „Гражданская оборона“ вместе с Янкой рубилась вполне по-честному. При этом Летов в зал вообще не смотрел, а Янка смотрела именно в зал. Ее вообще люди интересовали, мы даже с ней несколько раз глазами встречались. Потом мы организовали-таки квартирник на „Красногвардейской". У них был директор Андрей Соловьев по прозвищу Пятак, и он мне всю запись испортил, потому что он все время орал, пока пел Летов. Сама запись тоже потом куда-то исчезла, да и хер бы с ней».

Летов еще в 1990 году делил свою публику на три сегмента: гопников, эстетов и «своих». Последних было совсем мало, а эстеты в этой иерархии были едва ли не хуже гопников – что, в общем, и привело его в итоге на соответствующую сторону баррикад в октябре 1993 года.