Знай мое имя. Правдивая история

Алале снова переключила всеобщее внимание на Брока, как и должно было быть. Она особо подчеркнула, что для завершения начатого изнасилования ему оставалось лишь расстегнуть ширинку. Я никогда об этом не думала. О том, что между его эрекцией и моими раздвинутыми ногами находились лишь маленькие золотые зубцы молнии.

Ни одна женщина — ни одна — не пожелает обнаружить грязь и мелкий мусор у себя между ног буквально через пять минут после знакомства с парнем. Никто. Не только Шанель. Ни одна женщина. Ни она, ни я, никто из присутствующих в этом зале.

Казалось, что Алале бросала в лицо аудитории не эти резкие слова, а швыряла в зал мои туфли, предлагая каждому примерить их — побывать в моей шкуре.

Мы здесь не обсуждаем, плохой вы человек или хороший, но нас интересует то, что вы сделали той ночью, — и это совершенно неприемлемо, недопустимо и противозаконно. Давайте отставим в сторону витиеватые термины и непогрешимые формальности — и правда предстанет такой, какая она есть. Никому и ни при каких обстоятельствах непозволительно причинять вред другому. Из этого правила нет исключений — никаких сносок мелким шрифтом.

Я прошу вас не забывать, что есть пострадавшая, на которую напали. И когда вы это поймете, то вы поймете, что в данном деле может быть только одно верное решение — признать его виновным по всем пунктам. <…> Тот груз, который он на протяжении всего процесса, по словам защиты, нес на своих плечах, — это бремя вины.

Я снова взглянула на плечи Брока. Но что я могла там увидеть?

Алале нашла нас и сказала, чтобы мы расходились по домам и ждали вердикта. Она объяснила, что присяжные будут собираться каждый день и решать вопрос о виновности или невиновности с девяти утра до пяти вечера; причем на вынесение решения может потребоваться от пары дней до нескольких недель. Алале пообещала, что сразу даст знать, как только присяжные примут вердикт, и тогда у меня будет пятнадцать минут, чтобы приехать в суд. Это означало, что я всегда должна быть при телефоне и не могу уезжать дальше, чем на несколько километров от здания суда.

Во вторник утром я составила список всех, кого хотела бы оповестить о решении, как только сама его узнаю. Я надела черные туфли на плоской подошве и аккуратно, чтобы не помять, влезла в блузку. Я наносила дезодорант каждый час. Закручивала волосы в тугую шишку, а потом смотрела, как они постепенно распадаются на локоны. Днем мать учила меня готовить мое любимое блюдо из креветок. Вместе мы очистили их, нарезали чеснок, перец чили. Когда водянисто-серые полумесяцы погрузились в горячее масло, оно зашипело и брызнуло мне на блузку. Я поспешно застирала пятна. Ведь в любую минуту мне могли позвонить из суда.

Просматривая в интернете нашу местную газету Mercury News, заметила имя Шанель. То было мое имя — Шанель Доу. Меня затрясло. Мое прикрытие лопнуло, и я приготовилась к шквалу сообщений и звонков. Эта журналистка сидела со мной в одном зале. Как же легко, как беспечно она сдала меня. Представитель окружного прокурора уже заделала небольшую утечку, но всего ей было не исправить. Я никому не доверяла и не могла избавиться от всепоглощающего чувства вторжения в мою жизнь. Бабушка Энн рассказала, что в суде журналистка наклонилась к ней и шепотом спросила, кем она мне приходится. Бабуля заткнула ее одним движением руки. Я позвонила узнать, как она. Бабушка Энн была туговата на ухо и, скорее всего, пропустила половину из того, что говорилось в зале суда (и слава богу). Но она приучила себя внимательно относиться к языку тела своего собеседника и поэтому, поверив помощнику прокурора, от которой исходила уверенность, чувствовала себя вполне бодро. Бабушка посоветовала мне принять теплый душ и надеть пижаму. «Я держу за тебя скрещенными все пальцы на руках и ногах», — сказала она.

Солнце зашло, но от Алале мне не пришло ни слова. Я стянула туфли и завернулась в одеяло. Все хорошо. Им просто нужно чуть больше времени. Но в груди так щемило, что трудно было дышать. Разве они не слышали, что она им говорила?