Знай мое имя. Правдивая история

Вот как! Броку было позволено легкое помутнение сознания. Жертвы часто путаются в фактах из-за провалов в памяти, вызванных травмирующими событиями или действием алкоголя. Однако противоречия в показаниях Брока были вызваны лишь тем, что он предоставил следствию одну версию — до того, как нанял адвоката, а на суде изложил другую — после того, как нанял адвоката. Когда Брок сразу после ареста отвечал на вопросы детектива, он не упомянул о нашем предполагаемом диалоге вовсе не по причине забывчивости. Это случилось потому, что тогда у него не было адвоката, который выстроил бы для него правильный сценарий и помог бы своему подзащитному выбраться сухим из воды.

Аргументы адвоката защиты были слабыми и несостоятельными. По его словам, мой голос в звуковом сообщении Лукасу звучал невнятно, потому что у меня такая манера говорить со своим парнем. Защитник утверждал, что Лукас прекрасно понял смысл фразы «я тебя отблагодарю»…

…Я полагаю, это дает нам четкое представление, о чем той ночью думала Шанель ровно в двенадцать часов восемнадцать минут… Она повторила фразу дважды и произносила ее с определенной целью.

Да, он проник пальцами в ее влагалище… При этом Шанель пребывала в сознании и была согласна. По тому, что видел и слышал мой подзащитный, никак нельзя предположить, что в тот момент она была не в состоянии дать свое согласие.

Он стоял с блокнотом, словно нерадивый студент, читающий доклад по домашним записям.

Я прошу вас снять с него то бремя, которое он несет на своих плечах уже четырнадцать месяцев…

Автоматически я посмотрела на плечи Брока.

Раньше он вгонял меня в дрожь, этот адвокат защиты, а теперь сам лишился сна на несколько месяцев. Он стоял передо мной с суровым сморщенным лицом и произносил свой неубедительный монолог. Неужели нечто подобное можно преподносить как заключительную речь — итог годового расследования известного адвоката? Если хочешь драться со мной — дерись. Но что происходит?

Все эти вызванные судом люди, выдержавшие четырнадцать месяцев ожидания, прошедшие через дачу показаний и перекрестные допросы. Весь причиненный им ущерб, все потраченные ими силы — ради чего? Неужели все делалось впустую? Неужели ради этой заключительной фигни, ради этой бездарной возни вокруг «ее влагалища» или чего-то подобного? Когда выступала помощник прокурора, на ней было сосредоточено все внимание зала, присутствующие ловили каждое ее движение, каждый жест. Она убежденно и ярко произнесла свою речь, которая была пронизана настоящей страстью. Ее продиктованные разумом и правдой слова легли на душу каждому. Я чувствовала, как что-то меняется во время ее речи, будто раздвигаются стены судебного зала. Она разила без ненависти, ясно давая понять, что мы не преследуем его, что мы выступаем против совершенного им и наша цель — привлечь его к ответственности.

Когда адвокат защиты закончил свою речь, слова его не осели в душах, они так и повисли, невесомые, в воздухе, потому что не стоили ровным счетом ничего. В зале воцарился полный штиль, и все мы спустили паруса в нависшей над нами духоте. Меня поразило, что он проглатывал окончания слов, как будто сомневался в собственных аргументах, зная, что те не имеют под собой прочного основания.

Когда для ответного слова поднялась помощник окружного прокурора, я представила ринг и едва держащегося на ногах адвоката с выбитыми зубами. Ей оставалось нанести последний удар, и гонг возвестит о победе.

Я не собираюсь оспаривать все сказанное, потому что, откровенно говоря, не считаю некоторые аргументы достойными внимания… и слова Тиффани о том, что Шанель в порядке, — слова, на которые опирается защита, — никак не оправдывают обвиняемого…

Прежде чем вводить свои пальцы девушке во влагалище, ему следовало бы убедиться, что девушка сама согласна на это, а не ссылаться на ее сестру, которая якобы считала, что «все в порядке».