Знай мое имя. Правдивая история

Как-то вечером я отправилась на вечеринку и по дороге решила купить джин. Я стояла с тележкой, уставившись на голубую бутылку, и думала: «Что она таит в себе? Кто будет пить этот джин? Не причинят ли вреда тому человеку? Попросят ли меня потом вспомнить название?» Бывая на вечеринках, я оценивала буквально все. Если там не было рюмок, я пила из стаканов, стараясь скрыть свою одержимость точностью выпитого. Люди наливали, а я не отводила глаз: «Тут три порции, так нельзя, тебя потом могут спросить, сколько ты выпила, сколько миллилитров, треть или половину стакана, какого стакана?» Если кто-то отлучался в уборную или уединялся с парнем, я настораживалась: «В смысле ушла? Куда? С кем?» Мне нужно было удостовериться, что все благополучно добрались до дома. Я отправляла сообщения, а ответы получала только следующим утром: «Да, прости, уснула». Никто не подозревал, что всю ночь я не сомкнула глаз, прокручивая в голове худшие варианты развития событий.

Мой психотерапевт как-то спросила, что я думаю о своем прошлом сексуальном опыте и об алкоголе.

— Неважно, что думаю я. Важно, что думают об этом другие, — ответила я.

Для меня это была данность.

— Но невозможно жить под таким прессингом общественного мнения, — сказала психотерапевт.

Читая показания Брока, я заметила, как по-разному складывались наши вечера. Адвокат защиты начинал свои вопросы Броку следующим образом:

Такая толчея — обычное дело для подобных вечеринок, как вы полагаете? Кто-то танцевал на столах? А это тоже считается обычным делом? Что вы скажете об алкоголе? Распитие спиртных напитков — основное занятие молодых людей на таких вечеринках? Почти все из находящихся там выпивали, верно?

В каждом предложении я натыкалась на слова обычное дело, почти все, большинство. И это было неслучайно. Он словно уводил Брока в компанию, где тот мог смешаться с толпой и чувствовать себя в своей тарелке. А теперь сравните это с вопросами, которые адвокат защиты задавал мне:

Вы часто ходили на вечеринки? У вас и раньше случались провалы в памяти?

Всегда вы, вас — объектив был наведен настолько близко, что я выделялась из толпы. Получается, Брока он хотел вписать в компанию, а меня изолировать от нее.

Я узнала, что адвокат защиты отправил сообщение доктору Фромм:

Я мог бы вызвать в качестве свидетелей врачей, доставивших ее в больницу, но сомневаюсь, не навредят ли они делу, вместо того чтобы помочь.

Фромм ответила:

Неясно, будут ли медицинские записи полезны или все-таки навредят… это может сработать против нас.

На протяжении всего своего выступления в качестве свидетеля доктор Фромм использовала такие фразы:

Не считайте мои слова истиной в последней инстанции… Боже мой, я не настолько разбираюсь в законодательстве… Я не мастер составлять таблицы, давайте просто расскажу вам…

Невыносимо было слушать все эти прибаутки, обесценивающие мое тело.

Доктор Фромм заявила, что нечленораздельная речь не означала, что я была не в состоянии совершать какие-либо действия. Она сравнила мое состояние с состоянием пациента, которому вкололи дозу новокаина в кабинете у стоматолога.

Человек не может внятно говорить, но нормально соображает. К тому же нечленораздельная речь никого еще не останавливала, например, от идиотской покупки на eBay.

Само собой разумеется: изнасилование — это не прогулка по интернет-магазину, а алкоголь — далеко не новокаин. И если я действовала добровольно, разве это не означало, что я могла добровольно оттолкнуть его? Кому дано право решать, что я дала согласие на его предложение?

Мне все время напоминали, что они просто делали свою работу. Теперь я понимаю, что, может быть, это и была их работа, но, чтобы выполнять ее, нужно иметь определенные человеческие качества. На поверку суд оказался чем-то пугающим, местом, где путались все карты, где планка опускалась ниже всякого уровня. Я стала циничной. Пытки сводят с ума, приводят в бешенство, и когда кто-то начинает нападать на меня, мне хочется защищаться. Я не стремилась возвысить себя, мне хотелось опустить их, ужалить побольнее.