«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

"Огненное покаяние" есть великий дар Божий, неразрывно связанный и с опытом созерцания славы Божией и ощущением своего недостоинства. Через "огненное покаяние" человек может воспринять прикосновение к нему бессмертного дыхания Бога, а созерцание Бога делает покаяние "более пламенным"[157].

В своих текстах старец говорит о "покаянном порыве", который бывает "всепоглощающим" и "не знает конца", так как совершенство есть свойство Бога, и через "покаянный порыв" "в темницу души проникает свет несозданного Солнца"[158].

Живя покаяние, он познал, как через это покаяние перерождается человек. Оно есть предвосхищение Царства Божия. "Но сие дело требует великого терпения" в "томительных для сердца и ума колебаниях", а "совершенная <…> неколеблемость явится заключительным на вечность даром Бога, Спасителя нашего"[159].

Конечно, старец жил покаяние по благодати: это не психологическое или патологическое состояние, а, прежде всего, факт богословского порядка. Проявления кающегося человека "не суть ни нервное расстройство, ни следствие неудовлетворенных страстей похоти, ни психологический конфликт, ни потеря разумного контроля; нет в них и какой-либо иной патологии. Совсем нет. Они, эти страдания, по природе своей принадлежат иному плану бытия". В начале покаяния "весь человек страдает; но духовные страдания по Богу не убивают человека, а оживотворяют. Этим путем человек <…> освобождается от живущего в нем закона греховного"[160].

Покаяние выражается в слезах, которые бывают разных видов. Один афонский старец насчитывал до двенадцати разновидностей плача, но старец Софроний, ссылаясь на его слова, пишет, что хотя он и "познал разные виды плача", но никогда ему не приходила мысль их подсчитывать[161].

У святых отцов говорится о слезах плача, преображающих существо человека. В одном из стихотворений святой Симеон Новый Богослов ведет речь об умилении и слезах, которые, как вода, очищают человека:

Когда человек придет в умиление и прослезится,

Тогда и сие называется водою, ибо очищает,

Соединяясь со слезами, омывает всякую скверну.

Этот плач угашает гнев. Затем приходит кротость:

Когда же плач угасит раздражительность сердца,

При его содействии, он именуется кротостью[162].

В другом месте святой Симеон пишет: "О слезы, льющиеся от божественного озарения, и само небо отверзающие, и дающие мне божественное утешение!" И заканчивает описание своего опыта словами: "Где много слез, братья, вместе с истинным познанием, там и Божественного света сияние"[163].

Обычно старец говорил не о слезах, а о плаче и рыдании. Рыдание в аскетической традиции есть слезы со стенаниями, болью, страданием и ненавистью к себе. Старец в своих книгах говорит о "глубоком плаче", охватившем его. Он чувствовал, что душа его "как маленькое беспомощное существо повисала над пропастью в великом страхе". Он видел себя самого пораженным язвами и до конца неспособным к Царству Божию. Но все же осознавал, что "он в руках своего Создателя"[164].

Этот неудержимый плач родился через видение нетварного света из ощущения состояния своего падения и затем падения всего мира. Когда через божественное откровение подвижник стяжавает сознание своего единства со "всем Адамом", тогда молитва становится подобной молитве Христа в Гефсимании. Именно это произошло в пустыне Святой Горы во время Второй мировой войны, когда старец "горько рыдал за мир в целом"[165].

Сам старец пишет, что до некоторой степени понимает падение апостола Петра, который отрекся от Христа и затем предался плачу. Падением же старца было увлечение трансцендентальной медитацией, и для него это было повторением Адамова грехопадения. Однако с явлением ему Бога он "ужаснулся", и молитва его характеризовалась неприязнью уже к самому себе, его охватил "великий трепет", он почувствовал, что "стоял как бы на Страшном суде высочайшего трибунала", и он "молился не оформленными словом воздыханиями сердца". Во время такой молитвы он "терял ощущение своего тела", и его "дух входил в некую умную сферу, границ которой невозможно достигнуть; быть может, потому, что их и нет". В этой "духовной бездне" его душа искала только Бога. И тогда Бог благоволил прийти к нему. Таково сделанное старцем Софронием описание "чистой молитвы", о которой так много писали отцы Церкви[166].

Истинное покаяние по благодати выражается не только в слезах, но и в глубоком ощущении своего недостоинства. Речь идет о некой атмосфере покаяния, рожденной как духовный факт, а не психологическое, чувственное состояние. Старец после созерцания живого Бога осознал себя "подлым преступником": он оставил живого Бога и устремился к надличностному абсолютному бытию. Он рассматривал это "как самоубийство", т. е. "как отпадение в вечности от своего Творца". И, как он пишет, "я ненавидел себя, и десятилетия проливал слезы от горя моего и стыда моего"[167].