«Знаю человека во Христе...»: жизнь и служение старца Софрония, исихаста и богослова

Из этого видно, что опыт старца Софрония настолько велик, что трудно его истолковать. Мы не можем его интерпретировать, можем только лишь привести свидетельства самого старца, которые отражают то, что происходило с ним в действительности. Обычно старец переживал этот опыт, не пытаясь объяснить его логически, не пытаясь постичь его и проверить в сравнении с учением отцов Церкви. Он не богословствовал об этом опыте, не привязывался к этим состояниям, "пребывая в безвидной умной сфере". Он не обращался на самого себя для анализа этого опыта с богословской точки зрения. Подвижник отвергался себя в глубоком покаянии и сокрушении, которое владело им всю жизнь. Он провел большую часть своей жизни без размышлений, которые, однако, ему приходилось переживать при общении с людьми[297].

"Неудержимый порыв" к скорбному покаянию влек его душу к "ненасытимой молитве, — такой, что душа все забывала, ни о чем не помнила, но неудержимо тянулась к Богу невидимому, но. любимому, недоведомому, но знакомому, недостижимому, но близкому"[298].

Если тщеславный помысл посещал его, свет немедленно уходил: "Не раз случалось: молюсь, утопая в слезах сокрушения, и едва где-то рядом, в воздухе еще, появится тщеславный помысл, как я встаю с земли окраденный: нет слез, душа опустошена, тело здорово, жизнь духовная ушла"[299].

Однако это научило старца мужественно противостоять тщеславным помыслам даже тогда, когда он только начинал ощущать их приближение. Старец пишет: "После многих повторений подобного я приходил в страх при малейшем знаке приближения сего врага и удваивал плач покаяния: "Господи, пришли убийцы мои, спаси меня". Тогда я понял, почему отцы не любили похвал: даже совершенные не выходили без некоторого ущерба в любви Божией"[300].

Потому он писал: "Ум воображающий непригоден для богословия". Тот, кто желает "предстать Богу чистым умом", должен удаляться от "сферы воображения"[301].

Приобщение к Богу сочетается со скорбным напряжением, которое нелегко пережить людям чувственным и отвращающимся от боли. Они пребывают в постоянном колебании "между двумя положениями" — либо смириться с существующей реальностью неким "ложным смирением", либо принять "страшный призыв Христа". Старец пишет: "Когда я избрал второе решение, тогда возродился я к жизни в Боге живом"[302].

Старец Софроний так свидетельствует о пути восхождения его души к Богу:

И сколько бы мы ни восходили в нашем влечении к Нему всей силой нашего существа, мы с радостью ощущаем процесс восхождения, но вместе с тем нам представляется Он все более недостижимым. И бывает, что мы изнемогаем, нас охватывает некое отчаяние, мы видим себя готовыми пасть, — и вдруг Он, уже нежданный, с нами и обнимает нас любовно. Бог удивительно странный[303].

В своих сочинениях старец определяет и главные причины утраты света Божественной благодати: он называет это явление богооставленностью.

По причине своей тленности и смертности человек не может долго созерцать Божественный свет. Да и Сам Бог приуготовляет верующего к этой утрате благодати по причине незрелости человека, а также для лучшего соотношения свободы с полнейшим истощанием, чтобы и человек испил ту чашу, которую испил Он. И таким образом душа смиряется, а познанием путей Божиих умножается познание[304].

В других случаях в этом виновен сам человек, ибо он не отвечает, как следовало бы, на сей великий дар Бога.

Когда старец Софроний описывает опыт созерцания нетварного света, который был с ним в течение двух недель, он указывает и причину, по которой он потерял этот великий дар. А именно, он попытался постичь этот дар с помощью логики. Старец пишет:

И вот в один из вечеров подошел ко мне монах отец Ювеналий (Егоров), единственный мой сосед по этажу, и спросил: "Сейчас я читал гимны святого Симеона Нового Богослова… Скажите, как Вы понимаете его описания видения им света нетварного?" До того момента я жил благодарным сердцем находившее на меня благословение Господне, но у меня не было никакого вопроса относительно сего явления, и моя мысль, устремленная к Богу, не возвращалась на меня самого. Чтобы ответить отцу Ювеналию, я мысленно остановился на происходившем со мною в тот самый час. Пытаясь скрыть себя, я говорил уклончиво: "Не мне судить об опыте святого Симеона… Но, быть может, пребывая в благодатном состоянии, он ощущал ее (благодать) как свет… Не знаю". Казалось мне, что отец Ювеналий ушел к себе, не заподозрив ничего большего, чем то, что я сказал. Но вскоре после этой короткой беседы я, как обычно, начал мою молитву. Свет и любовь уже не были со мною[305].

Как только начинался логический анализ созерцания нетварного света, сей дар утрачивался. Сам старец откровенно признает:

Не раз бывало в моей жизни по Богу, что как только я осознавал моим рассудком ("шуйца" моя) совершающееся со мною по Божию снисхождению, так свет покидал меня[306].