Знак Единорога. Рука Оберона

– Я не знаю как. Я знаю, как добраться сюда, но…

– В соседней комнате в столе куча разнообразных Козырей. Бери свет и проваливай куда угодно, только прочь отсюда!

Я хотел было заявить, что вряд ли он сможет физически навредить мне, даже если начнет буйствовать, но тут лицо его поплыло, как тающий воск, и Дворкин вдруг показался мне куда больше, чем был всегда, и руки и ноги его также вытянулись. Я подхватил фонарь и смылся, ощущая внезапный озноб.

…К столу. Я рванул ящик, внутри россыпью лежали Козыри. Я выхватил несколько – и услышал шаги позади. Шаги того, что вошло сюда из помещения, откуда я только что выскочил. Нечеловеческие шаги. Я не оглядывался, а поднял карты и всмотрелся в ту, что оказалась сверху. Картинка была незнакомой, но я немедленно сосредоточился и потянулся к ней. Горный утес, нечто неразборчивое вдали, странное полосатое небо и россыпь звезд слева.

… Карта от моего прикосновения то разогревалась, то холодела, под взглядом моим из нее прямо в лицо дохнул порыв ветра, перспектива изменилась…

А справа и сзади раздался сильно измененный, но еще узнаваемый голос Дворкина:

– Дурак! Ты выбрал край погибели своей!

Огромная когтистая рука – черная, кожистая, узловатая – протянулась над моим плечом, словно пытаясь вырвать карту. Но картинка уже стала реальной, и я бросился в нее, развернув карту, как только осознал, что сумел сбежать. Затем я остановился и замер, давая ощущениям адаптироваться к новым условиям.

Я знал. Осколки легенд, обрывки семейных сплетен, общее ощущение, что охватило меня, – я знал, куда попал. И уже зная, что сейчас откроется моим глазам, я поднял взгляд, дабы увидеть Двор Хаоса.

Глава шестая

Куда теперь? Чувства – вообще штука ненадежная, а мои сейчас были нагружены сверх всяких пределов. Скала, на которой я стоял… если сосредоточиться, она начинала походить на асфальт в жаркий полдень: оседала, шла волнами, при этом ступни мои оставались недвижны. И скала еще не успела решить, с какой частью спектра поддерживать родство. Поверхность пульсировала и вспыхивала, как шкура игуаны[40].

Подняв взгляд, я узрел небеса, каких тоже никогда прежде не видел. В данный момент они были словно расколоты надвое: половина полуночно-черная, и звезды плясали в ней. И когда я говорю «плясали», я имею в виду не мерцание – нет, они откалывали антраша, они меняли блеск; они шмыгали туда-сюда и кружились; они полыхали сиянием новых, а потом блекли и гасли. Смотреть на это было страшно, и мой желудок сжался, словно в приступе акрофобии. Попытки перевести взгляд облегчения не принесли. Вторая половина неба походила на бутыль с разноцветным песком, которую постоянно встряхивают; полосы оранжевого, желтого, красного, синего, коричневого и фиолетового извивались и сплетались; пятна зеленого, лилового, серого и мертвенно-белого то появлялись, то исчезали, порой расслаиваясь в полосы, сменяя их или присоединяясь к хороводу иных изменчивых фигур. И все это также мерцало и волновалось, одновременно казалось отдаленным и очень, очень близким. То отодвигаясь на купол небес, то заполняя воздух передо мной расплывчатыми, прозрачными лоскутами тумана, полупрозрачными кляксами или плотными цветными щупальцами. И только потом я сообразил, что линия, отделяющая черное от цветного, медленно приближается ко мне справа, в то же время отступая слева. Словно вся небесная мандала[41] крутилась надо мной, вокруг центра прямо над моей макушкой. Что там светилось в яркой части неба – определить невозможно.

Стоя на скале, я посмотрел вниз на то, что сначала казалось наполненной бессчетными вспышками цвета долиной; но когда надвигающаяся тьма изгнала это зрелище, звезды затанцевали и зажглись в глубинах, такие же, как наверху, создавая впечатление бездонной пропасти. Я словно стоял на краю мира, на краю вселенной, на краю всего сущего.

А вдали, далеко-далеко, что-то парило над беспросветно-черной горой – сама чернота, но окраенная, очерченная едва различимыми вспышками света. Я не мог оценить размеров этой штуки, ибо расстояние, глубина и перспектива в данном месте отсутствовали в принципе. Единое строение? Группа зданий? Город? Или просто место само по себе? Очертания изменялись всякий раз, как только очередной луч добирался до сетчатки глаза. Легкие полотнища тумана медленно проплывали меж нами, скручивались, словно струи дыма в потоках горячего воздуха. Мандала прекратила вращаться, оказавшись строго в противофазе; теперь цветная часть находилась позади меня и стала незаметной, если только я не обернусь – какового желания у меня категорически не было.