Знак священного

В силу этого знания, безнадежно ее тормозящего, машина по производству священного буксует. Сакрализация дается ей все труднее, и она порождает все больше насилия – утратившего при этом способность к поляризации. Так обретают смысл слова Евангелия: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10:34). Я утверждаю, что невозможно что-либо понять в действии религии в сегодняшнем мире, если не попытаться сначала уяснить себе эти страшные слова. Те, кто представляет религию полной всеведущих драконов и плотоядных гор, заведомо не выдержат испытание.

Христианство повсеместно взяло верх, но последствий его победы стоит опасаться. В современном мире оно нередко показывается в виде своего чудовищного двойника. На инверсию, при которой забота о жертвах превращается в повод для травли, я уже указывал, но еще подробно остановлюсь на ней в пятой главе. Урок христианства будет выучен по-настоящему, только если он будет воспринят полностью и на сто процентов, а это подразумевает, что люди раз и навсегда откажутся от насилия. Царство Божие – как глаз бури: пытаясь достичь его в непрерывном движении и стараясь все лучше сдержать насилие обычными – насильственными – средствами, мы, как соломинка, лишь быстрее несемся в этом круговороте, и все ближе и ближе кажется нам его недостижимая недвижная сердцевина. А в Царство Божие – как в омут с головой, иначе – погибель.

Лжеспасение моралью

Католицизм во Франции стремительно угасает, как показывают результаты недавнего опроса, опубликованные под заголовком «Церковь уступает либерализму»[145]. Политолог Жан-Мари Донегани комментирует: «Это не значит, что не осталось ни религиозных чувств, ни религиозных практик, ни веры. Деинституционализация выражается в том, что люди мыслят не в категориях принадлежности к какой-либо церкви, а с позиции следования тем или иным ценностям и полной или частичной идентификации себя с неким очагом смысла». И далее: «Субъективность преобладает над догмой – религиозным является все, что „я“ таковым определяю. В опубликованном несколько лет назад исследовании большинство опрошенных от 12 до 15 лет сочли религиозными такие слова, как правосудие, истина, свобода, дружба. Религиозно то, чем больше всего дорожишь. Вместо внешнего, объективного, институционального определения религиозного возникает персональное и подвижное». Этот «субъективизм» автор ассоциирует с подъемом либерализма. Несомненно, множество читателей согласятся с заявленной смертью католицизма – ведь церковь без конца клеймит «приватизацию религиозного» – и даже со смертью христианства. Но справедлив ли этот прогноз?

Полезно будет снова вернуться к Дюркгейму, чьи идеи сопровождают нас с самого начала. В разгар дела Дрейфуса, 2 июля 1898 года, Дюркгейм публикует текст в «Ревю блё», ничуть с тех пор не потерявший актуальности. Он озаглавлен «Индивидуализм и интеллектуалы»[146] – это ответ на обвинения антидрейфусара Фердинанда Брюнетьера, который 15 марта того же года в «Ревю де Дё Монд» в статье под заголовком «После процесса. Ответы некоторым интеллектуалам» обличал индивидуализм – по его словам, «болезнь» тех, кого в то время еще не называли гуманитариями. Во имя научного мышления и ради уважения к истине «больные» гуманитарии, по мнению Брюнетьера, ставят под сомнение решения компетентных органов и угрожают тем самым сохранению нации. Урок Брюнетьера усвоит Баррес, который в 1902 году определит интеллектуала как «индивида, который убеждает себя, что общество должно опираться на логику, и не ведает, что на деле оно опирается на потребности из прошлого, чуждые, быть может, индивидуальному разуму»[147].

Не сомневаюсь, что если бы нашим когнитивистам довелось ознакомиться с этими текстами, то они вздохнули бы с облегчением, а то и исполнились бы гордости за собственную миссию по защите логики и рациональности от нападок обскурантизма и реакции. Но интересен вот какой вопрос: как именно Дюркгейм – дрейфусар первой волны, активный член Лиги в защиту прав человека и гражданина – сумел защитить интеллектуалов от обвинения в индивидуализме? Ответ: он показал, что индивидуализм есть не что иное, как религия, поскольку только она способна обеспечить общественный порядок. И более того, эта религия проистекает из христианства[148].